English | Русский |
It is a trivial grammar-school text, but yet worthy a wise man's consideration. Question was asked of Demosthenes, what was the chief part of an orator? he answered, action: what next? action: what next again? action. He said it, that knew it best, and had, by nature, himself no advantage in that he commended. A strange thing, that that of an orator, which is but superficial and rather the virtue of a player, should be placed so high, above those other noble parts, of invention, elocution, and the rest; nay, almost alone, as if it were all in all. But the reason is plain. There is in human nature generally, more of the fool than of the wise; and therefore those faculties, by which the foolish part of men's minds is taken, are most potent. | Следующая ходячая школьная притча заслуживает, однако, внимания человека вдумчивого. Однажды Демосфена спросили: какой дар всего нужнее оратору? Тот ответил: "Жест". А затем? -- "Жест". А еще? -- "Опять-таки жест". Так говорил тот, кто лучше всех мог судить об этом, хотя сам природой не был предназначен для успеха в том, что так восхвалял[55]. Не странно ли, что этот дар, внешний и относящийся, скорее, к искусству актера, ставится выше других благородных талантов: воображения, дара речи и прочих, и даже как бы объявляется единственным. Причина, однако ж, ясна. Человеческой натуре вообще более сродни глупость, нежели мудрость; а потому и качества, пленяющие людскую глупость, имеют наибольшую силу воздействия. |
Wonderful like is the case of boldness in civil business: what first? boldness: what second and third? boldness. And yet boldness is a child of ignorance and baseness, far inferior to other parts. But nevertheless it doth fascinate, and bind hand and foot, those that are either shallow in judgment, or weak in courage, which are the greatest part; yea and prevaileth with wise men at weak times. Therefore we see it hath done wonders, in popular states; but with senates, and princes less; and more ever upon the first entrance of bold persons into action, than soon after; for boldness is an ill keeper of promise. | В прочих житейских делах такую же точно силу имеет бойкость. Что нужнее всего? -- Бойкость. А что во-вторых и в-третьих? -- Опять-таки бойкость. А между тем бойкость -- дитя низости и невежества и не идет в сравнение с другими талантами; и все же она прельщает и покоряет всех, кто либо слаб разумом, либо робок духом -- а таких всегда много; в минуты же слабости подчиняет себе и мудрых. Вот почему бойкость творит чудеса при народовластии, но меньше при сенатах и монархах; и всегда бойкие достигают большего при первом своем появлении, чем в дальнейшем, ибо бойкость плохо держит свои обещания. |
Surely, as there are mountebanks for the natural body, so are there mountebanks for the politic body; men that undertake great cures, and perhaps have been lucky, in two or three experiments, but want the grounds of science, and therefore cannot hold out. Nay, you shall see a bold fellow many times do Mahomet's miracle. Mahomet made the people believe that he would call an hill to him, and from the top of it offer up his prayers, for the observers of his law. The people assembled; Mahomet called the hill to come to him, again and again; and when the hill stood still, he was never a whit abashed, but said, If the hill will not come to Mahomet, Mahomet, will go to the hill. So these men, when they have promised great matters, and failed most shamefully, yet (if they have the perfection of boldness) they will but slight it over, and make a turn, and no more ado. | Как есть шарлатаны, обещающие исцеление телу, так есть и шарлатаны в политических исцелениях. Они сулят чудеса и бывают, быть может, удачливы раз или два, но, не зная основ всей науки, не могут удерживаться долго. Не раз приходится бойким свершать чудо Магомета. Магомет уверил народ, что призовет к себе гору и с вершины ее вознесет молитвы за правоверных. Народ собрался. Магомет вновь и вновь взывал к горе; когда же гора не тронулась с места, он, ничуть не смущаясь, сказал: "Если гора не идет к Магомету, Магомет придет к горе". Так и эти люди, посулив чудеса и потерпев постыдную неудачу, умеют, если вполне овладели искусством бойкости, ловко отвести глаза, да на том и кончить дело. |
Certainly to men of great judgment, bold persons are a sport to behold; nay, and to the vulgar also, boldness has somewhat of the ridiculous. For if absurdity be the subject of laughter, doubt you not but great boldness is seldom without some absurdity. Especially it is a sport to see, when a bold fellow is out of countenance; for that puts his face into a most shrunken, and wooden posture; as needs it must; for in bashfulness, the spirits do a little go and come; but with bold men, upon like occasion, they stand at a stay; like a stale at chess, where it is no mate, but yet the game cannot stir. But this last were fitter for a satire than for a serious observation. | Конечно, для людей мыслящих бойкость представляет забавное зрелище, да и в глазах толпы она смешна; ибо если смешным почитается нелепое, то крайняя бойкость с нелепостью почти неразлучна. Особенно забавно видеть, как бойкий бывает приведен в смущение и как лицо его при этом вытягивается и деревенеет; оно и неудивительно: кто скромен, тому не привыкать смущаться; но на бойких в подобных случаях находит столбняк -- вроде пата в шахматной игре, когда и мата нет и с места сойти нельзя. Последнее, впрочем, составляет скорее предмет сатиры, нежели серьезных наблюдений. |
This is well to be weighed; that boldness is ever blind; for it seeth not danger, and inconveniences. Therefore it is ill in counsel, good in execution; so that the right use of bold persons is, that they never command in chief, but be seconds, and under the direction of others. For in counsel, it is good to see dangers; and in execution, not to see them, except they be very great. | Надо хорошенько помнить, что бойкость всегда слепа: она не различает опасностей и препятствий, а потому непригодна советнику, но нужна исполнителю; так что бойких лучше не выдвигать на первое место, но ставить под начало других, ибо при обсуждении дела полезно видеть все его опасности, а при выполнении лучше не видеть их, разве когда они очень уж велики. |