Краткая коллекция англтекстов
Фрэнсис Бэкон
The essayes or covnsels civill and morall /Эссе о гражданской и моральной жизни
9. OF ENVY/ IX. О зависти
| English | Русский |
| There be none of the affections, which have been noted to fascinate or bewitch, but love and envy. They both have vehement wishes; they frame themselves readily into imaginations and suggestions; and they come easily into the eye, especially upon the present of the objects; which are the points that conduce to fascination, if any such thing there be. see likewise, the Scripture calleth envy an evil eye; and the astrologers, call the evil influences of the stars, evil aspects; so that still there seemeth to be acknowledged, in the act of envy, an ejaculation or irradiation of the eye. Nay, some have been so curious, as to note, that the times when the stroke or percussion of an envious eye doth most hurt, are when the party envied is beheld in glory or triumph; for that sets an edge upon envy: and besides, at such times the spirits of the person envied, do come forth most into the outward parts, and so meet the blow. | Никакая страсть так не околдовывает человека, как любовь и зависть. Им обеим свойственны пламенные желания, обе во множестве порождают вымыслы и соблазны, и обе выражаются во взгляде, особенно в присутствии своего предмета; а это всего более способствует колдовским чарам, если они вообще существуют. Недаром Писание говорит о дурном глазе, а астрологи называют пагубное излучение светил дурными аспектами. Как видно, признано, что зависть проявляется в некоем излучении. Иные подметили даже, что завистливый глаз всего опаснее, когда созерцает свой предмет в час его торжества, ибо зависть от этого обостряется; к тому же в эти часы дух счастливца более всего устремляется наружу и становится, таким образом, более уязвим. |
| But leaving these curiosities (though not unworthy to be thought on, in fit place), we will handle, what persons are apt to envy others; what persons are most subject to be envied themselves; and what is the difference between public and private envy. | Но оставим эти диковинки (не вовсе, впрочем, недостойные рассмотрения в надлежащем месте) и посмотрим, кто именно склонен к зависти, кто всего чаще становится ее предметом и чем различается зависть в общественной и частной жизни. |
| A man that hath no virtue in himself, ever envieth virtue in others. For men's minds, will either feed upon their own good, or upon others' evil; and who wanteth the one, will prey upon the other; and whoso is out of hope, to attain to another's virtue, will seek to come at even hand, by depressing another's fortune. | Человек, лишенный достоинств, неизменно завидует им в других, ибо душа человеческая питается либо собственным благом, либо чужим несчастьем; кому не хватает первого, тот будет упиваться вторым; кто не надеется сравняться с ближним в достоинствах, старается сквитаться с ним, нанося ущерб его благополучию. |
| A man that is busy, and inquisitive, is commonly envious. For to know much of other men's matters, cannot be because all that ado may concern his own estate; therefore it must needs be, that he taketh a kind of play-pleasure, in looking upon the fortunes of others. Neither can he, that mindeth but his own business, find much matter for envy. For envy is a gadding passion, and walketh the streets, and doth not keep home: Non est curiosus, quin idem sit malevolus. | Человек любопытный и докучливый обычно также и завистлив, ибо вряд ли он так вникает в чужие дела потому, что это касается его самого; нет, он дивится на чужое счастье. И напротив, кто знает лишь свои дела, мало находит пищи для зависти. Ведь зависть -- зевака; она бродит по улицам, а дома ей не сидится: "Non est curiosus, quin idem sit malevolus"[41]. |
| Men of noble birth, are noted to be envious towards new men, when they rise. For the distance is altered, and it is like a deceit of the eye, that when others come on, they think themselves, go back. | Люди знатного рода замечены в зависти к людям новым при их возвышении; ведь расстояния при этом меняются, а им, как это бывает при обманах зрения, кажется, будто они сами идут назад, потому только, что другие ушли вперед. |
| Deformed persons, and eunuchs, and old men, and bastards, are envious. For he that cannot possibly mend his own case, will do what he can, to impair another's; except these defects light upon a very brave, and heroical nature, which thinketh to make his natural wants part of his honor; in that it should be said, that an eunuch, or a lame man, did such great matters; affecting the honor of a miracle; as it was in Narses the eunuch, and Agesilaus and Tamberlanes, that were lame men. | Завистливы уроды, евнухи, старики, незаконнорожденные. Ибо кто не в силах помочь собственной беде, обращает свои усилия на то, чтобы вредить другому, исключая, впрочем, те случаи, когда в уродливом теле живет геройский дух, который и уродство свое стремится обратить к своей чести, чтобы заставить людей говорить: "Вот какие великие дела мог свершить евнух или хромец". Так было с евнухом Нарсесом, с Агесилаем и Тамерланом[42], которые оба были хромые. |
| The same is the case of men, that rise after calamities and misfortunes. For they are as men fallen out with the times; and think other men's harms, a redemption of their own sufferings. | Завистливы люди, перенесшие бедствия, а также те, кто не в ладу с временами, ибо горе других они считают возмещением за собственное. |
| They that desire to excel in too many matters, out of levity and vain glory, are ever envious. For they cannot want work; it being impossible, but many, in some one of those things, should surpass them. Which was the character of Adrian the Emperor; that mortally envied poets, and painters, and artificers, in works wherein he had a vein to excel. | Неизменно завистливы те, кто из прихоти и тщеславия желает преуспеть во всем сразу. У них всегда найдется кому позавидовать, ибо невозможно, чтобы многие хоть в чем-нибудь их не превосходили. Таков был нрав императора Адриана, снедаемого завистью к поэтам, живописцам и всякому мастерству, в котором он сам стремился блистать. |
| Lastly, near kinsfolks, and fellows in office, and those that have been bred together, are more apt to envy their equals, when they are raised. For it doth upbraid unto them their own fortunes, and pointeth at them, and cometh oftener into their remembrance, and incurreth likewise more into the note of others; and envy ever redoubleth from speech and fame. Cain's envy was the more vile and malignant, towards his brother Abel, because when his sacrifice was better accepted, there was no body to look on. Thus much for those, that are apt to envy. | Наконец, завистливы близкие родичи и те, кто вместе рос или вместе начинал службу, если вчерашняя родня или ровня их опередит. Это им как бы постоянный укор; это им колет глаза и нейдет из ума, да и людям всегда заметно; а ведь зависть усиливается от чужих речей и похвал. Зависть Каина к брату Авелю тем более гнусна, что, когда жертва Авелева оказалась угоднее Богу, свидетелей при этом не было. Таковы те, кто склонен к зависти. |
| Concerning those that are more or less subject to envy: First, persons of eminent virtue, when they are advanced, are less envied. For their fortune seemeth, but due unto them; and no man envieth the payment of a debt, but rewards and liberality rather. Again, envy is ever joined with the comparing of a man's self; and where there is no comparison, no envy; and therefore kings are not envied, but by kings. Nevertheless it is to be noted, that unworthy persons are most envied, at their first coming in, and afterwards overcome it better; whereas contrariwise, persons of worth and merit are most envied, when their fortune continueth long. For by that time, though their virtue be the same, yet it hath not the same lustre; for fresh men grow up that darken it. | Обратимся теперь к тем, кто становится ее предметом. Меньше завидуют возвышению людей достойных, ибо оно представляется лишь должным воздаянием; а кто же позавидует уплате долга? Завидуют только дарам и щедротам. К тому же в зависти всегда таится сравнение; а где невозможно сравнение, нет и зависти -- вот почему королям завидуют одни короли. Следует, однако ж, отметить, что недостойным больше завидуют поначалу, а потом примиряются; достойным же, напротив, всего более завидуют тогда, когда счастье их длится долго, ибо с течением времени если не самые достоинства их, то слава о них идет на убыль, и новые люди являются им на смену. |
| Persons of noble blood, are less envied in their rising. For it seemeth but right done to their birth. Besides, there seemeth not much added to their fortune; and envy is as the sunbeams, that beat hotter upon a bank, or steep rising ground, than upon a flat. And for the same reason, those that are advanced by degrees, are less envied than those that are advanced suddenly and per saltum. | Менее завидуют возвышению высокородных, ибо оно как бы подобает им по праву рождения, да и не столь уж много прибавляет к их благоденствию. А ведь зависть, как солнечный луч, сильнее бьет по возвышенности, чем по ровным местам. По той же причине возвышение постепенное менее возбуждает зависть, нежели внезапное, per saltum[43]. |
| Those that have joined with their honor great travels, cares, or perils, are less subject to envy. For men think that they earn their honors hardly, and pity them sometimes; and pity ever healeth envy. Wherefore you shall observe, that the more deep and sober sort of politic persons, in their greatness, are ever bemoaning themselves, what a life they lead; chanting a quanta patimur. Not that they feel it so, but only to abate the edge of envy. But this is to be understood, of business that is laid upon men, and not such, as they call unto themselves. For nothing increaseth envy more, than an unnecessary and ambitious engrossing of business. And nothing doth extinguish envy than for a great person to preserve all other inferior officers, in their full rights and pre-eminences of their places. For by that means, there be so many screens between him and envy. | Менее завидуют тем, кому почести достались ценой тяжких трудов, забот или опасностей; ибо эту цену люди считают высокой и склонны таких пожалеть, а жалость исцеляет от зависти. Заметьте, что наиболее благоразумные из высоких сановников на вершине своего величия вечно жалуются на тяжелую долю и стонут: quanta patimur[44] -- не потому, чтобы они на самом деле так думали, но чтобы несколько оградить себя от зависти. Разумеется, так говорить они могут только о делах, возлагаемых на них, но отнюдь не о тех, за которые берутся сами; ибо ничто так не возбуждает зависть, как излишнее честолюбивое стремление все дела захватить в свои руки, и ничто так ее не смиряет, как соблюдение важным сановником всех прав своих подчиненных, ибо этим приобретает он в их лице заслоны против завистников. |
| Above all, those are most subject to envy, which carry the greatness of their fortunes, in an insolent and proud manner; being never well, but while they are showing how great they are, either by outward pomp, or by triumphing over all opposition or competition; whereas wise men will rather do sacrifice to envy, in suffering themselves sometimes of purpose to be crossed, and overborne in things that do not much concern them. Notwithstanding, so much is true, that the carriage of greatness, in a plain and open manner (so it be without arrogancy and vain glory) doth draw less envy, than if it be in a more crafty and cunning fashion. For in that course, a man doth but disavow fortune; and seemeth to be conscious of his own want in worth; and doth but teach others, to envy him. | Всего более навлекают зависть те, кто в высокой должности держит себя надменно и гордо и никому не дает забыть о своем величии либо внешней пышностью, либо подавлением противников и соперников; тогда как мудрый готов приносить умягчительные жертвы зависти и для этого порой намеренно уступает в вещах маловажных. Впрочем, пользуясь высоким положением открыто и прямо (лишь бы без заносчивости и чванства), меньше возбуждаешь зависть, нежели пускаясь на хитрости; ибо в последнем случае как бы отрекаешься от щедрот судьбы и сознаешься в своей недостойности; а ведь это и создает завистников. |
| Lastly, to conclude this part; as we said in the beginning, that the act of envy had somewhat in it of witchcraft, so there is no other cure of envy, but the cure of witchcraft; and that is to remove the lot (as they call it) and to lay it upon another. For which purpose, the wiser sort of great persons, bring in ever upon the stage somebody upon whom to derive the envy, that would come upon themselves; sometimes upon ministers and servants; sometimes upon colleagues and associates; and the like; and for that turn there are never wanting, some persons of violent and undertaking natures, who, so they may have power and business, will take it at any cost. | В заключение этой части скажем: коль скоро зависть сродни колдовству, то и средство против нее таково же, а именно: отвлечь злые чары на другого. Вот для этого-то мудрейшие из великих мира всегда выдвигают рядом с собой кого-либо, на кого и направляется зависть: иногда чиновника или слугу, иногда соратника или помощника; ибо всегда найдутся неистовые натуры, которые дорогу к власти оплатят любой ценой. |
| Now, to speak of public envy. There is yet some good in public envy, whereas in private, there is none. For public envy, is as an ostracism, that eclipseth men, when they grow too great. And therefore it is a bridle also to great ones, to keep them within bounds. | Что касается зависти в общественной жизни, то в ней есть и хорошие стороны -- чего никак не скажешь про зависть личную. Ибо зависть в жизни общественной есть род остракизма, поражающего тех, кто чрезмерно вознесся, и служит поэтому уздой для облеченных властью. |
| This envy, being in the Latin word invidia, goeth in the modern language, by the name of discontentment: of which we shall speak, in handling sedition. It is a disease, in a state, like to infection. For as infection spreadeth upon that which is sound, and tainteth it; so when envy is gotten once into a state, it traduceth even the best actions thereof, and turneth them into an ill odor. And therefore there is little won, by intermingling of plausible actions. For that doth argue but a weakness, and fear of envy, which hurteth so much the more, as it is likewise usual in infections; which if you fear them, you call them upon you. | Такая зависть по-латыни зовется "invidia", а в новых языках именуется недовольством; о ней мы еще скажем, говоря о мятежах. В государстве она подобна моровой язве, ибо, как моровая язва постепенно заражает все здоровое, так и зависть, раз появившись в стране, порочит самые благие дела и толкует их дурно. Тогда мало пользы и от уступок, ибо они лишь укажут на слабость правителей и страх перед завистью, а от этого бывает только хуже, опять-таки как с заразой, которую, чем больше бояться, тем легче схватить. |
| This public envy, seemeth to beat chiefly upon principal officers or ministers, rather than upon kings, and estates themselves. But this is a sure rule, that if the envy upon the minister be great, when the cause of it in him is small; or if the envy be general, in a manner upon all the ministers of an estate; then the envy (though hidden) is truly upon the state itself. And so much of public envy or discontentment, and the difference thereof from private envy, which was handled in the first place. | Зависть в общественной жизни направлена большей частью на главных чиновников и министров, а не на государей и государство. Но если недовольство каким-либо чиновником сильнее, чем он того заслуживает, или же распространяется на все их сословие, это есть верный признак того, что недовольство втайне направлено против самого государства. На этом покончим с завистью в общественной жизни, или, иначе, недовольством, и с отличиями ее от зависти в частной жизни, о которой была речь вначале. |
| We will add this in general, touching the affection of envy; that of all other affections, it is the most importune and continual. For of other affections, there is occasion given, but now and then; and therefore it was well said, Invidia festos dies non agit. For it is ever working upon some or other. And it is also noted, that love and envy do make a man pine, which other affections do not, because they are not so continual. It is also the vilest affection, and the most depraved; for which cause it is the proper attribute of the devil, who is called The envious man, that soweth tares amongst the wheat by night: as it always cometh to pass, that envy worketh subtilly, and in the dark, and to the prejudice of good things, such as is the wheat. | Вообще же добавим, что зависть из всех страстей самая упорная и неугомонная. Для других страстей есть час и время; о зависти же недаром сказано: "Invidia festos dies non agit"[45]. Замечено также, что любовь и зависть иссушают человека, -- не то, что другие страсти, действующие не столь постоянно. Зависть также есть гнуснейшая из страстей -- недаром является она главной принадлежностью дьявола: он и есть тот завистник, который, "когда люди спали, пришел, и посеял между пшеницею плевелы, и ушел"[46]. Ибо зависть всегда творит свое дело во мраке и втайне, на погибель добрым посевам. |
