The History of Henry Esmond, Esq./История Генри Эсмонда, эсквайра

Часть II

CHAPTER V. I GO ON THE VIGO BAY EXPEDITION, TASTE SALT-WATER AND SMELL POWDER./Глава V Я отправляюсь в экспедицию в бухте Виго, узнаю вкус соленой воды и запах пороха

English	Русский
The first expedition in which Mr. Esmond had the honor to be engaged, rather resembled one of the invasions projected by the redoubted Captain Avory or Captain Kidd, than a war between crowned heads, carried on by generals of rank and honor. On the 1st day of July, 1702, a great fleet, of a hundred and fifty sail, set sail from Spithead, under the command of Admiral Shovell, having on board 12,000 troops, with his Grace the Duke of Ormond as the Capt.-General of the expedition. One of these 12,000 heroes having never been to sea before, or, at least, only once in his infancy, when he made the voyage to England from that unknown country where he was born--one of those 12,000--the junior ensign of Colonel Quin's regiment of Fusileers--was in a quite unheroic state of corporal prostration a few hours after sailing; and an enemy, had he boarded the ship, would have had easy work of him.	Первая экспедиция, в которой мистер Эсмонд удостоился принять участие, походила скорее на одно из нашествий грозных капитанов Эвори или Кида, нежели на войну между двумя венценосцами, во славу которых сражаются заслуженные и храбрые военачальники. В первый день июля 1702 года мощный флот численностью в сто пятьдесят вымпелов, под командою адмирала Шовела, отплыл из Спитхэда, имея на борту двенадцатитысячное войско во главе с его светлостью герцогом Ормондом. Один из этих двенадцати тысяч героев, никогда прежде не ходивший в море, если не считать совершенного им в раннем детстве переезда в Англию из той неведомой страны, где он родился, - один из этих двенадцати тысяч, поручик стрелкового полка полковника Квина, через несколько часов после отплытия пришел в довольно плачевное и отнюдь не героическое состояние полного упадка телесных сил; и случись неприятелю в это время взять судно на абордаж, справиться с благородным офицером не представило бы особого труда.
From Portsmouth we put into Plymouth, and took in fresh reinforcements. We were off Finisterre on the 31st of July, so Esmond's table-book informs him: and on the 8th of August made the rock of Lisbon. By this time the Ensign was grown as bold as an admiral, and a week afterwards had the fortune to be under fire for the first time--and under water, too,--his boat being swamped in the surf in Toros Bay, where the troops landed. The ducking of his new coat was all the harm the young soldier got in this expedition, for, indeed, the Spaniards made no stand before our troops, and were not in strength to do so.	Из Портсмута мы отправились в Плимут, где приняли на борт новое пополнение. Июля 31-го мы обогнули мыс Финистерре, о чем свидетельствует запись в книжке Эсмонда, а августа 8-го были в виду Лиссабона. К тому времени поручик наш осмелел так, что любому адмиралу впору, и спустя неделю удостоился чести впервые побывать под огнем, а также и под водой, ибо при входе в бухту Торос, где войска высаживались на берег, лодку его опрокинуло прибоем. Происшедшая от этого порча нового мундира была единственным ущербом, который молодой воин потерпел за всю экспедицию, ибо надо сказать, что испанцы не оказали никакого сопротивления нашим войскам, да и не располагали для того достаточной силой.
But the campaign, if not very glorious, was very pleasant. New sights of nature, by sea and land--a life of action, beginning now for the first time--occupied and excited the young man. The many accidents, and the routine of shipboard--the military duty--the new acquaintances, both of his comrades in arms, and of the officers of the fleet--served to cheer and occupy his mind, and waken it out of that selfish depression into which his late unhappy fortunes had plunged him. He felt as if the ocean separated him from his past care, and welcomed the new era of life which was dawning for him. Wounds heal rapidly in a heart of two-and-twenty; hopes revive daily; and courage rallies in spite of a man. Perhaps, as Esmond thought of his late despondency and melancholy, and how irremediable it had seemed to him, as he lay in his prison a few months back, he was almost mortified in his secret mind at finding himself so cheerful.	Однако если поход этот не принес нам славы, то, по крайней мере, послужил к удовольствию. Невиданные дотоле красоты земли и моря, жизнь, полная деятельности, какую ему впервые пришлось вести, - все это занимало и восхищало молодого человека. Многочисленные приключения и весь строй корабельной жизни, военные учения и новые знакомства как среди товарищей по оружию, так и среди офицеров флота заполнили и отвлекли его мысли, нарушив то внутреннее оцепенение, в которое повергли его недавние превратности судьбы. Казалось, будто вся ширь океана отделила его от былых забот, и он радостно приветствовал забрезжившую перед ним новую пору жизни. В двадцать два года раны сердца затягиваются быстро; каждый день родит новые надежды; дух крепнет, хотя бы против воли страдальца. Быть может, вспоминая теперь о своей недавней тоске и отчаянии и о том, каким непоправимым казалось ему его несчастье несколько месяцев назад, до выхода из тюрьмы, Эсмонд втайне почти негодовал на себя за подобную бодрость духа.
To see with one's own eyes men and countries, is better than reading all the books of travel in the world: and it was with extreme delight and exultation that the young man found himself actually on his grand tour, and in the view of people and cities which he had read about as a boy. He beheld war for the first time--the pride, pomp, and circumstance of it, at least, if not much of the danger. He saw actually, and with his own eyes, those Spanish cavaliers and ladies whom he had beheld in imagination in that immortal story of Cervantes, which had been the delight of his youthful leisure. 'Tis forty years since Mr. Esmond witnessed those scenes, but they remain as fresh in his memory as on the day when first he saw them as a young man.	Повидать собственными глазами других людей, другие страны лучше, чем прочитать все книги о путешествиях, какие только есть на свете; и молодой человек искренне восторгался и наслаждался своими странствиями и знакомством с теми городами и народами, о которых он читал в детстве. Он впервые познал войну, - если не опасности ее, то хотя бы внешний блеск и весь уклад походной жизни. Он увидел в действительности, собственными глазами, тех испанских дам и кавалеров, которые рисовались ему при чтении бессмертной повести Сервантеса, лучшей отрады его юношеского досуга. Сорок лет прошло с тех пор, как все эти картины представились взору мистера Эсмонда, но и посейчас они так же ярки в его памяти, как в тот день, когда еще молодым человеком он созерцал их впервые.
A cloud, as of grief, that had lowered over him, and had wrapped the last years of his life in gloom, seemed to clear away from Esmond during this fortunate voyage and campaign. His energies seemed to awaken and to expand under a cheerful sense of freedom. Was his heart secretly glad to have escaped from that fond but ignoble bondage at home? Was it that the inferiority to which the idea of his base birth had compelled him, vanished with the knowledge of that secret, which though, perforce, kept to himself, was yet enough to cheer and console him? At any rate, young Esmond of the army was quite a different being to the sad little dependant of the kind Castlewood household, and the melancholy student of Trinity Walks; discontented with his fate, and with the vocation into which that drove him, and thinking, with a secret indignation, that the cassock and bands, and the very sacred office with which he had once proposed to invest himself, were, in fact, but marks of a servitude which was to continue all his life long.	Облако печали, сгустившееся вокруг него и затуманившее последние годы его жизни, рассеялось во время этого столь удачного путешествия и похода. Его силы словно пробудились и росли в благодарном ощущении свободы. Потому ли, что сердце его радовалось втихомолку освобождению из нежного, но унизительного домашнего плена, или потому, что теперь, когда открылась истина, исчезло чувство приниженности, которое рождала в нем мысль о его недостойном происхождении, и одно сознание этой истины, хотя бы и тайное, утешало и ободряло его, - но, так или иначе, молодой офицер Эсмонд был совсем иным существом, нежели печальный маленький нахлебник добрых каслвудских господ или меланхолический студент колледжа св. Троицы, недовольный своей судьбой, своей профессией, избранной по ее прихоти, и втайне давно уже пришедший к оскорбительной мысли, что черное одеяние и белый воротник и самые пасторские обязанности, которым он некогда думал себя посвятить, суть не что иное, как внешние знаки рабства, предстоящего ему до конца дней.
For, disguise it as he might to himself, he had all along felt that to be Castlewood's chaplain was to be Castlewood's inferior still, and that his life was but to be a long, hopeless servitude. So, indeed, he was far from grudging his old friend Tom Tusher's good fortune (as Tom, no doubt, thought it). Had it been a mitre and Lambeth which his friends offered him, and not a small living and a country parsonage, he would have felt as much a slave in one case as in the other, and was quite happy and thankful to be free.	Ибо в каком бы свете он ни старался представить это самому себе, его никогда не покидало чувство, что быть духовником Каслвудов значит оставаться ниже их и что вся его жизнь пройдет в постоянном и беспросветном рабстве. Поэтому он и в самом деле далек был от того, чтобы завидовать счастливому жребию своего старого друга Тома Тэшера (хотя последний, по всей вероятности, не сомневался в этом). Предложи ему его друзья митру и Ламбетский дворец вместо скромного сельского прихода,он точно так же чувствовал бы себя подневольным; поэтому он искренне радовался теперь своей свободе и благодарил за нее судьбу.
The bravest man I ever knew in the army, and who had been present in most of King William's actions, as well as in the campaigns of the great Duke of Marlborough, could never be got to tell us of any achievement of his, except that once Prince Eugene ordered him up a tree to reconnoitre the enemy, which feat he could not achieve on account of the horseman's boots he wore; and on another day that he was very nearly taken prisoner because of these jack-boots, which prevented him from running away. The present narrator shall imitate this laudable reserve, and doth not intend to dwell upon his military exploits, which were in truth not very different from those of a thousand other gentlemen. This first campaign of Mr. Esmond's lasted but a few days; and as a score of books have been written concerning it, it may be dismissed very briefly here.	Некий отважнейший воин, участник всех почти военных предприятий короля Вильгельма, равно как и всех походов великого герцога Мальборо, никогда не соглашался рассказать что-либо из своего доблестного прошлого, кроме разве истории о том, как принц Евгений приказал ему влезть на дерево для рекогносцировки, а он не смог выполнить этого из-за надетых на нем кавалерийских ботфортов, или еще как он однажды едва не угодил в плен из-за тех же ботфортов, помешавших ему убежать. Автор настоящих записок намерен взять за образец эту похвальную скромность и не распространяться здесь о своих бранных подвигах, которые, по правде сказать, были не более примечательны, чем подвиги тысячи других джентльменов. Первый поход, в котором участвовал мистер Эсмонд, продолжался считанные дни; и так как о нем написано немало книг, достаточно будет лишь вкратце коснуться его здесь.
When our fleet came within view of Cadiz, our commander sent a boat with a white flag and a couple of officers to the Governor of Cadiz, Don Scipio de Brancaccio, with a letter from his Grace, in which he hoped that as Don Scipio had formerly served with the Austrians against the French, 'twas to be hoped that his Excellency would now declare himself against the French King, and for the Austrian in the war between King Philip and King Charles. But his Excellency, Don Scipio, prepared a reply, in which he announced that, having served his former king with honor and fidelity, he hoped to exhibit the same loyalty and devotion towards his present sovereign, King Philip V.; and by the time this letter was ready, the two officers had been taken to see the town, and the alameda, and the theatre, where bull-fights are fought, and the convents, where the admirable works of Don Bartholomew Murillo inspired one of them with a great wonder and delight--such as he had never felt before--concerning this divine art of painting; and these sights over, and a handsome refection and chocolate being served to the English gentlemen, they were accompanied back to their shallop with every courtesy, and were the only two officers of the English army that saw at that time that famous city.	Когда наш флот оказался в виду Кадикса, командир приказал спустить шлюпку под белым флагом, и двое офицеров отправились в ней к губернатору Кадикса дону Сципио де Бранкаччио с письмом от его светлости, в котором выражалась надежда, что так как дон Сципио некогда вместе с австрийцами сражался против французов, то и сейчас, в споре между королем Карлом и королем Филиппом, его высокопревосходительство примет сторону Австрии против французской короны. Однако его высокопревосходительство дон Сципио заготовил ответ, в котором объявлял, что, прослужив много лет верой и правдой покойному королю, он надеется сохранить такую же верность и преданность нынешнему своему государю, королю Филиппу; покуда же он составлял это письмо, оба офицера отправились осматривать город - и alameda {Аллею (исп.).}, и арену для боя быков, и монастыри, где замечательные произведения дона Бартоломео Мурильо внушили одному из них величайший восторг и уважение, какого он прежде никогда не испытывал к божественному искусству живописи; а закончив осмотр достопримечательностей, воротились во дворец, где их ожидал горячий шоколад и обильная закуска, после чего были с отменной предупредительностью доставлены на свою шлюпку, оставшись единственными офицерами английской армии, повидавшими в тот поход знаменитый город Кадикс.
The general tried the power of another proclamation on the Spaniards, in which he announced that we only came in the interest of Spain and King Charles, and for ourselves wanted to make no conquest nor settlement in Spain at all. But all this eloquence was lost upon the Spaniards, it would seem: the Captain-General of Andalusia would no more listen to us than the Governor of Cadiz; and in reply to his Grace's proclamation, the Marquis of Villadarias fired off another, which those who knew the Spanish thought rather the best of the two; and of this number was Harry Esmond, whose kind Jesuit in old days had instructed him, and now had the honor of translating for his Grace these harmless documents of war. There was a hard touch for his Grace, and, indeed, for other generals in her Majesty's service, in the concluding sentence of the Don: "That he and his council had the generous example of their ancestors to follow, who had never yet sought their elevation in the blood or in the flight of their kings. 'Mori pro patria' was his device, which the Duke might communicate to the Princess who governed England."	Генерал еще раз пробовал обратиться к испанцам с воззванием, заверявшим их, что мы действуем исключительно в интересах Испании и короля Карла и не желаем никаких побед и завоеваний для самих себя. Но все его красноречие, видимо, пропало даром: верховный главнокомандующий войск Андалузии остался так же глух к нашим уговорам, как и губернатор Кадикса; и обращение его светлости маркиз Вилладариас парировал ответным обращением, которое офицеры, знавшие по-испански, сочли лучшим из двух; это мнение разделял и Гарри Эсмонд, который в свое время изучал испанский язык под руководством доброго иезуита и теперь имел честь служить его светлости переводчиком в этом безобидном обмене военными документами. Последние фразы маркизов а письма заключали в себе жестокий укол его светлости, да, пожалуй, и другим генералам на службе ее величества. Там говорилось, что "маркиз и его советники имеют перед собой благородный пример предков, никогда не стремившихся возвыситься ценою крови или изгнания своего короля. Mori pro patria {Умереть за отечество (лат.).} - вот его девиз, о чем герцог может передать принцессе, которая ныне правит Англией".
Whether the troops were angry at this repartee or no, 'tis certain something put them in a fury; for, not being able to get possession of Cadiz, our people seized upon Port Saint Mary's and sacked it, burning down the merchants' storehouses, getting drunk with the famous wines there, pillaging and robbing quiet houses and convents, murdering and doing worse. And the only blood which Mr. Esmond drew in this shameful campaign, was the knocking down an English sentinel with a half-pike, who was offering insult to a poor trembling nun. Is she going to turn out a beauty? or a princess? or perhaps Esmond's mother that he had lost and never seen? Alas no, it was but a poor wheezy old dropsical woman, with a wart upon her nose. But having been early taught a part of the Roman religion, he never had the horror of it that some Protestants have shown, and seem to think to be a part of ours.	Задел ли этот намек англичан, нет ли, но что-то, во всяком случае, вызвало их ярость, ибо за невозможностью завладеть Кадиксом наши войска обрушились на порт Санта-Мария и предали его разграблению: жгли купеческие склады, напиваясь допьяна знаменитыми местными винами; громили дома мирных жителей и монастыри, не останавливаясь перед убийством и преступлениями еще похуже. Единственная кровь, пролитая мистером Эсмондом в этом позорном походе, принадлежала английскому часовому, которого он сбил с ног, увидя, что тот оскорбляет бедную, дрожащую от страха монахиню. Уж не окажется ли она дивной красавицей? Или переодетой принцессой? Или, может быть, матерью Эсмонда, которую он потерял и никогда не видел? Увы, нет, то была лишь обрюзглая, страдающая одышкой старуха с бородавкой на носу. Впрочем, будучи в детстве приобщен к началам католической религии, он никогда не испытывал к Римской церкви отвращения, которое выказывают иные протестанты, видимо, полагая в том одну из основ нашего вероучения.
After the pillage and plunder of St. Mary's and an assault upon a fort or two, the troops all took shipping, and finished their expedition, at any rate, more brilliantly than it had begun. Hearing that the French fleet with a great treasure was in Vigo Bay, our Admirals, Rooke and Hopson, pursued the enemy thither; the troops landed and carried the forts that protected the bay, Hopson passing the boom first on board his ship the "Torbay," and the rest of the ships, English and Dutch, following him. Twenty ships were burned or taken in the Port of Redondilla, and a vast deal more plunder than was ever accounted for; but poor men before that expedition were rich afterwards, and so often was it found and remarked that the Vigo officers came home with pockets full of money, that the notorious Jack Shafto, who made such a figure at the coffeehouses and gaming-tables in London, and gave out that he had been a soldier at Vigo, owned, when he was about to be hanged, that Bagshot Heath had been HIS Vigo, and that he only spoke of La Redondilla to turn away people's eyes from the real place where the booty lay. Indeed, Hounslow or Vigo--which matters much? The latter was a bad business, though Mr. Addison did sing its praises in Latin. That honest gentleman's muse had an eye to the main chance; and I doubt whether she saw much inspiration in the losing side.	После разгрома и разграбления Санта-Марии и штурма двух или трех фортов войска воротились на корабли, и вскоре экспедиция пришла к концу, во всяком случае, более успешному, нежели было ее начало. Прослышав, что французский флот с весьма ценными грузами стоит в бухте Виго, наши адмиралы Рук и Хопсон порешили идти туда; был высажен десант, который приступом взял береговые укрепления, после чего английский флот вошел в бухту - впереди Хопсон на "Торбэе", а за ним все прочие английские и голландские суда. Двадцать неприятельских кораблей были частью сожжены, частью захвачены в плен в порту Редондилья, и учиненный там грабеж превосходил все описания; люди неимущие воротились из этой экспедиции богачами, и о туго набитых карманах офицеров, побывавших в бухте Виго, было столько разговору, что знаменитый Джек Шэфто, герой всех кофеен и игорных домов Лондона, стал выдавать себя за солдата герцога Ормонда и только перед тем, как его повесили, сознался, что его бухтой Виго был Бэгшот-Хит и что о Редондилье он рассказывал для отвода глаз. И точно: Хаунслоу ли, Виго ли - так ли уж важно, где именно? То была бесславная победа, хоть мистер Аддисон и воспел ее в латинских стихах. Муза этого доброго джентльмена всегда глядела в сторону удачи; и я сомневаюсь, могла ли она когда-либо вдохновиться участью проигравшей стороны.
But though Esmond, for his part, got no share of this fabulous booty, one great prize which he had out of the campaign was, that excitement of action and change of scene, which shook off a great deal of his previous melancholy. He learnt at any rate to bear his fate cheerfully. He brought back a browned face, a heart resolute enough, and a little pleasant store of knowledge and observation, from that expedition, which was over with the autumn, when the troops were back in England again; and Esmond giving up his post of secretary to General Lumley, whose command was over, and parting with that officer with many kind expressions of good will on the General's side, had leave to go to London, to see if he could push his fortunes any way further, and found himself once more in his dowager aunt's comfortable quarters at Chelsey, and in greater favor than ever with the old lady.	Но хотя на долю Эсмонда не пришлось ничего из этих сказочных богатств, одно несомненное преимущество он приобрел в походе: перемена обстановки и пыл боев помогли ему стряхнуть владевшее им уныние. Во всяком случае, он научился сносить свой жребий терпеливо и бодро. Осень уже была на исходе, когда экспедиция закончилась и войска воротились в Англию, а вместе с ними и Эсмонд - загорелый, окрепнувший сердцем и духом, с целым запасом новых знаний и наблюдений; и так как миссия генерала Лэмли, при котором он состоял в должности секретаря, на том заканчивалась, он простился с этим добрым начальником, напутствовавшим его самыми дружескими пожеланиями, и отправился в Лондон устраивать дальнейшую свою судьбу. Так случилось, что он вновь оказался в Челси, в благоустроенном доме своей вдовствующей тетки, которую нашел более чем когда-либо к нему расположенной.
He propitiated her with a present of a comb, a fan, and a black mantle, such as the ladies of Cadiz wear, and which my Lady Viscountess pronounced became her style of beauty mightily. And she was greatily edified at hearing of that story of his rescue of the nun, and felt very little doubt but that her King James's relic, which he had always dutifully worn in his desk, had kept him out of danger, and averted the shot of the enemy. My lady made feasts for him, introduced him to more company, and pushed his fortunes with such enthusiasm and success, that she got a promise of a company for him through the Lady Marlborough's interest, who was graciously pleased to accept of a diamond worth a couple of hundred guineas, which Mr. Esmond was enabled to present to her ladyship through his aunt's bounty, and who promised that she would take charge of Esmond's fortune.	Тому немало способствовали привезенные им подарки: высокий гребень, веер и черная мантилья, какие носят дамы Кадикса и которые, по мнению миледи виконтессы, как нельзя лучше подходили к ее типу красоты. Она также с большим удовлетворением выслушала рассказ о спасенной монахине и осталась при непоколебимом убеждении, что, если Эсмонд счастливо избегнул всех опасностей и вражеская пуля миновала его, тому причиной лишь подаренный ею образок короля Иакова, который он свято хранил на дне походного ларца. Миледи давала празднества в его честь, вводила его в лучшее общество и с таким рвением взялась за устройство его судьбы, что вскоре исхлопотала обещание назначить его капитаном роты, через покровительство леди Мальборо, милостиво согласившейся принять бриллиант ценою в несколько сот гиней, который мистер Эсмонд мог поднести ей благодаря щедрости своей тетки, пообещавшей взять заботу о судьбе Эсмонда в свои руки.
He had the honor to make his appearance at the Queen's drawing-room occasionally, and to frequent my Lord Marlborough's levees. That great man received the young one with very especial favor, so Esmond's comrades said, and deigned to say that he had received the best reports of Mr. Esmond, both for courage and ability, whereon you may be sure the young gentleman made a profound bow, and expressed himself eager to serve under the most distinguished captain in the world.	Он удостоился чести являться время от времени в гостиной королевы и присутствовать на утренних приемах милорда Мальборо. Великий полководец с особой благосклонностью отнесся при первой встрече к молодому офицеру - так находили сотоварищи Эсмонда - и соизволил сказать, что имеет весьма лестные отзывы о мистере Эсмонде, о его мужестве и разнообразных способностях, в ответ на что молодой джентльмен не преминул отвесить глубокий поклон, прибавив, что был бы счастлив служить под началом самого выдающегося полководца в мире.
Whilst his business was going on thus prosperously, Esmond had his share of pleasure too, and made his appearance along with other young gentlemen at the coffee-houses, the theatres, and the Mall. He longed to hear of his dear mistress and her family: many a time, in the midst of the gayeties and pleasures of the town, his heart fondly reverted to them; and often as the young fellows of his society were making merry at the tavern, and calling toasts (as the fashion of that day was) over their wine, Esmond thought of persons--of two fair women, whom he had been used to adore almost, and emptied his glass with a sigh.	В то время как дела его столь успешно подвигались, Эсмонд не забывал и об удовольствиях, вместе с другими молодыми джентльменами посещал кофейни, театры и гулянья на улице Молл. Но он томился желанием узнать что-либо о миледи и ее детях; не раз среди городских удовольствий и развлечений помыслы его с любовью обращались к ним; и часто, когда молодежь веселилась в таверне и пила здоровье молодых красавиц (как то было в обычае той поры), Эсмонд вспоминал о двух прекрасных женщинах, которые издавна были для него едва ли не божествами, и со вздохом осушал свой бокал.
By this time the elder Viscountess had grown tired again of the younger, and whenever she spoke of my lord's widow, 'twas in terms by no means complimentary towards that poor lady: the younger woman not needing her protection any longer, the elder abused her. Most of the family quarrels that I have seen in life (saving always those arising from money disputes, when a division of twopence halfpenny will often drive the dearest relatives into war and estrangement,) spring out of jealousy and envy. Jack and Tom, born of the same family and to the same fortune, live very cordially together, not until Jack is ruined when Tom deserts him, but until Tom makes a sudden rise in prosperity, which Jack can't forgive.	Между тем старой виконтессе уже вновь успела наскучить молодая, и теперь она заговорила о вдове милорда в таких выражениях, которые едва ли можно счесть лестными для этой бедной леди; убедившись, что младшая более не нуждается в покровительстве, старшая принялась поносить ее на все лады. Сколько я мог наблюдать в жизни, большинство семейных ссор (за исключением денежных, когда нежнейшие родственники могут стать заклятыми врагами, не поделив двух с половиной пенсов) происходит от ревности и зависти. Джек и Том, родившиеся в одной семье и пользующиеся одинаковыми благами, живут душа в душу, и дружбе их наступает конец не тогда, когда Джек разорился и Том покинул его в беде, но когда Тому выпала неожиданная удача, которой Джек не может простить.
Ten times to one 'tis the unprosperous man that is angry, not the other who is in fault. 'Tis Mrs. Jack, who can only afford a chair, that sickens at Mrs. Tom's new coach-and-sick, cries out against her sister's airs, and sets her husband against his brother. 'Tis Jack who sees his brother shaking hands with a lord (with whom Jack would like to exchange snuff-boxes himself), that goes home and tells his wife how poor Tom is spoiled, he fears, and no better than a sneak, parasite, and beggar on horse back. I remember how furious the coffee-house wits were with Dick Steele when he set up his coach and fine house in Bloomsbury: they began to forgive him when the bailiffs were after him, and abused Mr. Addison for selling Dick's country-house. And yet Dick in the sponging-house, or Dick in the Park, with his four mares and plated harness, was exactly the same gentle, kindly, improvident, jovial Dick Steele: and yet Mr. Addison was perfectly right in getting the money which was his, and not giving up the amount of his just claim, to be spent by Dick upon champagne and fiddlers, laced clothes, fine furniture, and parasites, Jew and Christian, male and female, who clung to him.	В девяти случаях из десяти дело не в том, что кто-то виноват, а в том, что неудачник обижен. То миссис Джек, вынужденная довольствоваться портшезом, выходит из себя при виде новой кареты шестерней, которую завела себе миссис Том, во всеуслышание корит сестру за чванство и натравливает мужа на брата. То Джек, увидев, как брат его жмет руку лорду (с которым сам он охотно обменялся бы понюшкой табаку), рассказывает, воротясь домой, жене, что бедняжка Том пустился, видно, во все тяжкие, стал подлипалой, паразитом и попрошайкой. Я помню, как злобствовали все остроумцы кофеен, когда Дик Стиль завел карету и переселился на Блумсбери-сквер; они простили ему, лишь когда его стали преследовать судебные приставы, и тогда обратили свой гнев на мистера Аддисона за то, что он продал загородный дом Дика. А между тем Дик и в долговой тюрьме и в парке, куда он выезжал на своей четверке кобыл, сверкающих сбруей накладного серебра, был все тот же Дик Стиль, добряк, славный малый, весельчак и мот, а мистер Аддисон, со своей стороны, был вполне прав, что постарался вернуть свои деньги и не дал Дику растратить их на шампанское и музыку, на вышитые кафтаны, изящную мебель и прихлебателей всякого рода, мужчин и женщин, евреев и христиан, постоянно его окружавших.
As, according to the famous maxim of Monsieur de Rochefoucault, "in our friends' misfortunes there's something secretly pleasant to us;" so, on the other hand, their good fortune is disagreeable. If 'tis hard for a man to bear his own good luck, 'tis harder still for his friends to bear it for him and but few of them ordinarily can stand that trial: whereas one of the "precious uses" of adversity is, that it is a great reconciler; that it brings back averted kindness, disarms animosity, and causes yesterday's enemy to fling his hatred aside, and hold out a hand to the fallen friend of old days. There's pity and love, as well as envy, in the same heart and towards the same person. The rivalry stops when the competitor tumbles; and, as I view it, we should look at these agreeable and disagreeable qualities of our humanity humbly alike. They are consequent and natural, and our kindness and meanness both manly.	Если, по знаменитому изречению monsieur де Рошфуко, "в несчастии наших друзей есть для нас что-то втайне приятное", то их удача всегда несколько огорчает нас. Трудно подчас бывает человеку привыкнуть к мысли о неожиданно привалившем счастье, но еще труднее привыкнуть к ней его друзьям, и лишь немногие из них способны выдержать это испытание, тогда как всякая неудача имеет то несомненное преимущество, что обычно она является "великим примирителем": возвращается исчезнувшая было приязнь, ненависть угасает, и вчерашний враг протягивает руку поверженному другу юных лет. Любовь, сочувствие и зависть могут уживаться в одном и том же сердце и быть направленными на одно и то же лицо. Вражда кончается, как только соперник споткнулся; и мне кажется, что все эти свойства человеческой природы, приятные и неприятные, следует признать с одинаковым смирением. Они последовательны и естественны; великодушие и низость - в природе человека.
So you may either read the sentence, that the elder of Esmond's two kinswomen pardoned the younger her beauty, when that had lost somewhat of its freshness, perhaps; and forgot most her grievances against the other, when the subject of them was no longer prosperous and enviable; or we may say more benevolently (but the sum comes to the same figures, worked either way,) that Isabella repented of her unkindness towards Rachel, when Rachel was unhappy; and, bestirring herself in behalf of the poor widow and her children, gave them shelter and friendship. The ladies were quite good friends as long as the weaker one needed a protector. Before Esmond went away on his first campaign, his mistress was still on terms of friendship (though a poor little chit, a woman that had evidently no spirit in her, &c.) with the elder Lady Castlewood; and Mistress Beatrix was allowed to be a beauty.	Итак, мы должны прийти к суждению, что старшая из двух родственниц Эсмонда простила младшей ее красоту, когда эта красота отчасти утратила былую свежесть, и позабыла большинство своих обид, когда рушилось завидное благополучие обидчицы; или же, если мы хотим быть более великодушными, мы можем сказать (впрочем, от перестановки слагаемых сумма не изменится), что, видя Рэйчел в несчастье, Изабелла раскаялась в своей суровости к ней и, тронутая участью бедной вдовы и ее детей, предоставила им приют и дружескую поддержку. Мир и согласие царили между обеими леди, покуда слабейшая из них нуждалась в защите. В ту пору, когда Эсмонд отправлялся в свой первый поход, его госпожа (хоть и глупышка, и незначительное создание, и т. д., и т. п.) еще пользовалась дружеским расположением старшей леди Каслвуд, а госпоже Беатрисе разрешалось быть красавицей.
But between the first year of Queen Anne's reign, and the second, sad changes for the worse had taken place in the two younger ladies, at least in the elder's description of them. Rachel, Viscountess Castlewood, had no more face than a dumpling, and Mrs. Beatrix was grown quite coarse, and was losing all her beauty. Little Lord Blandford--(she never would call him Lord Blandford; his father was Lord Churchill--the King, whom he betrayed, had made him Lord Churchill, and he was Lord Churchill still)--might be making eyes at her; but his mother, that vixen of a Sarah Jennings, would never hear of such a folly. Lady Marlborough had got her to be a maid of honor at Court to the Princess, but she would repent of it. The widow Francis (she was but Mrs. Francis Esmond) was a scheming, artful, heartless hussy. She was spoiling her brat of a boy, and she would end by marrying her chaplain.	Но за первые два года царствования королевы Анны наружность обеих младших леди претерпела весьма существенные и прискорбные изменения, - по крайней мере, в глазах старшей. У Рэйчел, виконтессы Каслвуд, лицо стало похоже на мучную клецку, а госпожа Беатриса ужасно огрубела и утратила почти всю свою красоту. Маленький лорд Блэндфорд (впрочем, какой он лорд Блэндфорд! Его отец был лорд Черчилль, король, которого он предал, сделал его лордом Черчиллем, - лорд Черчилль он и есть) может строить ей куры сколько вздумается; его мать, эта старая ведьма Сара Дженнингс, никогда не допустит подобного безрассудства. Правда, леди Мальборо устроила девчонку фрейлиной к принцессе, но она пожалеет об этом. Вдова Фрэнсис (она ведь всего только миссис Фрэнсис Эсмонд) просто хитрая, бессердечная и нахальная интриганка. Балует сверх всякой меры своего пащенка, а кончит тем, что выйдет замуж за каслвудского капеллана.
"What, Tusher!" cried Mr. Esmond, feeling a strange pang of rage and astonishment.	- Как, за Тэшера? - вскричал мистер Эсмонд, вне себя от гнева и удивления.
"Yes--Tusher, my maid's son; and who has got all the qualities of his father the lackey in black, and his accomplished mamma the waiting-woman," cries my lady. "What do you suppose that a sentimental widow, who will live down in that dingy dungeon of a Castlewood, where she spoils her boy, kills the poor with her drugs, has prayers twice a day and sees nobody but the chaplain-- what do you suppose she can do, mon Cousin, but let the horrid parson, with his great square toes and hideous little green eyes, make love to her? Cela c'est vu, mon Cousin. When I was a girl at Castlewood, all the chaplains fell in love with me--they've nothing else to do."	- Да, за Тэшера, сына моей горничной, который унаследовал все качества своего отца, лакея-церковника, и своей достопочтенной маменьки, господской камеристки! - воскликнула миледи. - Что же еще остается чувствительной вдовушке, которая безвыездно сидит в глухой дыре, портит баловством любезного сынка, морит бедных лекарствами, дважды в день читает молитвы и не видит никого, кроме своего капеллана, - что, по-вашему, ей еще остается, mon cousin, как не поощрять ухаживания этого отвратительного пастора со свиными глазками и в утконосых башмаках? Cela c'est vu, mon cousin {Такие вещи бывали, кузен (франц.).}. Когда я еще девушкой жила в Каслвуде, все капелланы влюблялись в меня - им там больше делать нечего.
My lady went on with more talk of this kind, though, in truth, Esmond had no idea of what she said further, so entirely did her first words occupy his thought. Were they true? Not all, nor half, nor a tenth part of what the garrulous old woman said, was true. Could this be so? No ear had Esmond for anything else, though his patroness chatted on for an hour.	Миледи продолжала свои рассуждения, но, по правде сказать, Эсмонд не слыхал, что она говорила дальше, потому что все его мысли сосредоточились вокруг сказанного вначале. Верно ли это? Даже половины, даже четверти, даже десятой доли правды не бывало в речах болтливой старухи. Можно ли поверить ей на этот раз? Больше ни о чем Эсмонд не мог думать, хотя его покровительница тараторила еще добрый час.
Some young gentlemen of the town, with whom Esmond had made acquaintance, had promised to present him to that most charming of actresses, and lively and agreeable of women, Mrs. Bracegirdle, about whom Harry's old adversary Mohun had drawn swords, a few years before my poor lord and he fell out. The famous Mr. Congreve had stamped with his high approval, to the which there was no gainsaying, this delightful person: and she was acting in Dick Steele's comedies, and finally, and for twenty-four hours after beholding her, Mr. Esmond felt himself, or thought himself, to be as violently enamored of this lovely brunette, as were a thousand other young fellows about the city. To have once seen her was to long to behold her again; and to be offered the delightful privilege of her acquaintance, was a pleasure the very idea of which set the young lieutenant's heart on fire.	Кое-кто из молодых джентльменов, с которыми Эсмонд познакомился в Лондоне, пообещал представить его миссис Брэйсгердл, обворожительнейшей из актрис и любезнейшей из женщин, той самой, из-за которой старый недруг Гарри, лорд Мохэн, взял на душу грех убийства еще задолго до своей злополучной ссоры с милордом. Знаменитый мистер Колгрив, чье мнение было законом, отметил своей высокой похвалой эту прелестную особу; она играла также в комедиях Дика Стиля, и, увидев ее в первый раз, мистер Эсмонд целые сутки потом чувствовал или полагал себя влюбленным в эту хорошенькую смуглянку столь же страстно, как и тысячи других молодых лондонцев. Кто однажды взглянул на нее, тот только о том и мог думать, как бы увидеть ее вновь; и надежда удостоиться личного знакомства с ней была столь соблазнительна, что при одной мысли об этом в сердце молодого поручика вспыхнул пожар.
A man cannot live with comrades under the tents without finding out that he too is five-and-twenty. A young fellow cannot be cast down by grief and misfortune ever so severe but some night he begins to sleep sound, and some day when dinner-time comes to feel hungry for a beefsteak. Time, youth and good health, new scenes and the excitement of action and a campaign, had pretty well brought Esmond's mourning to an end; and his comrades said that Don Dismal, as they called him, was Don Dismal no more. So when a party was made to dine at the "Rose," and go to the playhouse afterward, Esmond was as pleased as another to take his share of the bottle and the play.	Трудно несколько месяцев прожить с товарищами в походной палатке и не вспомнить, что и тебе двадцать пять лет. Когда человек молод, как бы ни велико было обрушившееся на него несчастье, рано или поздно наступит та ночь, когда он заснет крепким сном, и тот день, когда в час обеда его потянет на хороший бифштекс. Время, молодость и здоровье, новые впечатления, и пыл боев, и походная жизнь помогли Эсмонду утешиться в его горе; и друзья говорили, что дону Меланхолио, как его некогда называли, теперь уже не пристало это имя. Так что, когда компания молодых людей собиралась обедать в таверне "Роза" и затем отправлялась в театр, Эсмонд не хуже всякого другого умел насладиться и бутылкой и пьесой.
How was it that the old aunt's news, or it might be scandal, about Tom Tusher, caused such a strange and sudden excitement in Tom's old playfellow? Hadn't he sworn a thousand times in his own mind that the Lady of Castlewood, who had treated him with such kindness once, and then had left him so cruelly, was, and was to remain henceforth, indifferent to him for ever? Had his pride and his sense of justice not long since helped him to cure the pain of that desertion--was it even a pain to him now? Why, but last night as he walked across the fields and meadows to Chelsey from Pall Mall, had he not composed two or three stanzas of a song, celebrating Bracegirdle's brown eyes, and declaring them a thousand times more beautiful than the brightest blue ones that ever languished under the lashes of an insipid fair beauty! But Tom Tusher! Tom Tusher, the waiting-woman's son, raising up his little eyes to his mistress!	Отчего же болтовня старой тетки или, быть может, сплетня о Томе Тэшере привела в такое непонятное и неожиданное волнение товарища детских игр Тома? Разве не клялся он мысленно тысячу раз, что леди Каслвуд, сделавшая ему некогда столько добра и так жестоко потом от него отвернувшаяся, стала и навек останется для него чужой и безразличной? Разве, призвав на помощь свою гордость и чувство справедливости, не излечился он от раны, нанесенной ему ее вероломством, да и помнил ли он еще об этой ране? Только вчера вечером, полями и лугами возвращаясь с Пэл-Мэл в Челси, не сочинил ли он две или три строфы в честь карих глаз Брэйсгердл, которые во сто крат прекрасней самых томных голубых очей, когда-либо сиявших из-под опущенных ресниц пресной белокурой красавицы. Но Том Тэшер! Том Тэшер, сын горничной, смеет поднимать свои свиные глазки на его госпожу!
Tom Tusher presuming to think of Castlewood's widow! Rage and contempt filled Mr. Harry's heart at the very notion; the honor of the family, of which he was the chief, made it his duty to prevent so monstrous an alliance, and to chastise the upstart who could dare to think of such an insult to their house. 'Tis true Mr. Esmond often boasted of republican principles, and could remember many fine speeches he had made at college and elsewhere, with WORTH and not BIRTH for a text: but Tom Tusher to take the place of the noble Castlewood--faugh! 'twas as monstrous as King Hamlet's widow taking off her weeds for Claudius. Esmond laughed at all widows, all wives, all women; and were the banns about to be published, as no doubt they were, that very next Sunday at Walcote Church, Esmond swore that he would be present to shout No! in the face of the congregation, and to take a private revenge upon the ears of the bridegroom.	Том Тэшер дерзает думать о вдове Каслвуда! При одной мысли об этом ярость и презрение переполняли сердце мистера Гарри; честь семьи, главою которой он был, обязывала его воспрепятствовать столь чудовищному союзу, наказать выскочку, осмелившегося помышлять о подобном оскорблении рода Каслвудов. Правда, мистер Эсмонд частенько хвалился своими республиканскими убеждениями и мог бы припомнить немало зажигательных речей, произнесенных в колледже и вне его во славу личного, а не родового достоинства, но позволить Тому Тэшеру занять место благородного Каслвуда! Тьфу! Это было не менее чудовищно, чем вдове короля Гамлета снять траур для Клавдия. Достойны презрения все вдовы, все жены, все женщины; и если оглашение, как легко предположить, должно состояться в Уолкотской церкви в ближайшее воскресенье, Эсмонд будет там, чтобы во всеуслышание крикнуть: нет! А потом, без посторонних глаз, выместить обеду на щеках жениха.
Instead of going to dinner then at the "Rose" that night, Mr. Esmond bade his servant pack a portmanteau and get horses, and was at Farnham, half-way on the road to Walcote, thirty miles off, before his comrades had got to their supper after the play. He bade his man give no hint to my Lady Dowager's household of the expedition on which he was going; and as Chelsey was distant from London, the roads bad, and infested by footpads, and Esmond often in the habit, when engaged in a party of pleasure, of lying at a friend's lodging in town, there was no need that his old aunt should be disturbed at his absence--indeed, nothing more delighted the old lady than to fancy that mon cousin, the incorrigible young sinner, was abroad boxing the watch, or scouring St. Giles's. When she was not at her books of devotion, she thought Etheridge and Sedley very good reading. She had a hundred pretty stories about Rochester, Harry Jermyn, and Hamilton; and if Esmond would but have run away with the wife even of a citizen, 'tis my belief she would have pawned her diamonds (the best of them went to our Lady of Chaillot) to pay his damages.	Итак, в тот же вечер, вместо того, чтобы отправиться обедать в "Розу", мистер Эсмонд велел слуге уложить дорожный мешок и раздобыть лошадей и в час, когда его приятели собирались ужинать после представления, находился уже в Фарнхэме, на полдороге к Уолкоту, проскакав без малого тридцать миль. Слуге он наказал молчать, таи чтобы в доме миледи никто не знал о его путешествии; от Челси до Лондона было довольно далеко, дороги были плохи и небезопасны от разбойников, поэтому, Эсмонд после своих вечерних похождений, часто оставался ночевать у кого-нибудь из друзей в городе, и его отсутствие не должно было встревожить тетушку, - кстати, для старой леди ничего не было приятнее, чем воображать, что mon cousin, этот неисправимый юный грешник, шатается по городу, опрокидывает будки ночных сторожей или бесчинствует в Сент-Джайлсе. После книг благочестивого содержания любимым ее чтением были Этеридж и Сэдли. Она знала множество пикантных историй о Рочестере, о Гарри Джермине и Гамильтоне, и случись Эсмонду увезти жену у какого-нибудь почтенного горожанина, она, я уверен, не задумалась бы заложить свои бриллианты (лучшие из них достались богоматери в Шайо), чтобы вызволить его из беды.
My lord's little house of Walcote--which he inhabited before he took his title and occupied the house of Castlewood--lies about a mile from Winchester, and his widow had returned to Walcote after my lord's death as a place always dear to her, and where her earliest and happiest days had been spent, cheerfuller than Castlewood, which was too large for her straitened means, and giving her, too, the protection of the ex-dean, her father. The young Viscount had a year's schooling at the famous college there, with Mr. Tusher as his governor. So much news of them Mr. Esmond had had during the past year from the old Viscountess, his own father's widow; from the young one there had never been a word.	Небольшой дом милорда в Уолкоте, где он жил до того, как унаследовал, титул и переселился в Каслвуд, расположен в миле пути от Винчестера, и после смерти милорда вдова его снова вернулась в этот дом, который всегда был мил ее сердцу и где прошли ранние, лучшие годы ее замужней жизни; уютный этот дом более подходил к ее скромным средствам, нежели огромный Каслвудский замок, и к тому же в нем она могла жить под защитой своего отца, бывшего декана. Молодой виконт уже год как учился в прославленном местном колледже. Тэшер же исполнял при нем обязанности домашнего наставника. Вот все, что было известно Эсмонду от старой виконтессы; молодая по-прежнему ни единым словом не давала о себе знать.
Twice or thrice in his benefactor's lifetime, Esmond had been to Walcote; and now, taking but a couple of hours' rest only at the inn on the road, he was up again long before daybreak, and made such good speed that he was at Walcote by two o'clock of the day. He rid to the end of the village, where he alighted and sent a man thence to Mr. Tusher, with a message that a gentleman from London would speak with him on urgent business. The messenger came back to say the Doctor was in town, most likely at prayers in the Cathedral. My Lady Viscountess was there, too; she always went to Cathedral prayers every day.	При жизни своего благодетеля Эсмонду случалось иногда бывать в Уолкоте; отдохнув часа три в придорожной гостинице, он задолго до рассвета снова пустился в путь и скакал так быстро, что к двум часам дня поспел уже в Уолкот. У ворот деревенской гостиницы он спешился и тотчас же послал человека к мистеру Тэшеру с известием, что джентльмен, прибывший из Лондона, желает видеть его по неотложному делу. Посланный вскоре вернулся и сообщил, что доктор в городе и, по всей вероятности, в соборе. Там же сейчас и миледи виконтесса; она аккуратно каждый день посещает соборную службу.
The horses belonged to the post-house at Winchester. Esmond mounted again and rode on to the "George;" whence he walked, leaving his grumbling domestic at last happy with a dinner, straight to the Cathedral. The organ was playing: the winter's day was already growing gray: as he passed under the street-arch into the Cathedral yard, and made his way into the ancient solemn edifice.	Почтовая станция, где нужно было сдать лошадей, находилась в Винчестере. Эсмонд снова вскочил в седло и в скором времени достиг указанного места; там он оставил слугу, который наконец перестал ворчать, почуяв близость обеда, а сам пешком отправился в собор. Играл орган; уже сгущались сизые зимние сумерки, когда он прошел через церковный двор и вступил под торжественные своды старинного здания.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты