Diogenes-Plato/Разговор двух философов

Из "Диалогов мертвых"

English Русский

Diogenes-Plato.

Diogenes.-Plato, stand off. A true philosopher as I was, is no company for a courtier of the tyrant of Syracuse. I would avoid you as one infected with the most noisome of plagues-the plague of slavery. Диоген. Платон, отойди-ка в сторонку. Настоящему философу вроде меня западло водить компанию с прихлебателем сиракузского тирана. Тебя надо избегать как зараженного чумой в острой форме -- чумой рабства.

Plato.-He who can mistake a brutal pride and savage indecency of manners for freedom may naturally think that the being in a court (however virtuous one's conduct, however free one's language there) is slavery. But I was taught by my great master, the incomparable Socrates, that the business of true philosophy is to consult and promote the happiness of society. She must not, therefore, be confined to a tub or a cell. Her sphere is in senates or the cabinets of kings. Платон. Такой, как ты, который выдает брутальное самомнение и дикарскую непочтительность за свободу может думать, что пребывание при дворе (каким бы добродетельным не было поведение и какой бы свободой ты не отличался в речах) -- это рабство. Но меня научил мой великий учитель -- несравненный Сократ, что долг настоящего философа состоит в том, чтобы научить общество счастью и по мере сил самому способствовать этому.

While your sect is employed in snarling at the great or buffooning with the vulgar, she is counselling those who govern nations, infusing into their minds humanity, justice, temperance, and the love of true glory, resisting their passions when they transport them beyond the bounds of virtue, and fortifying their reason by the antidotes she administers against the poison of flattery. В то время как сектанты твоей своры рычат на великих мира сего и клоунствуют перед публикой, мы советуем тем, кто управляет народами, вливаем в их умы человечность, справедливость, умеренность и любовь к подлинной славе. Мы сопротивляемся их страстям, когда они транспортируют их за границы добродетели и прописываем им антибиотики против яда лести.

Diogenes.-You mean to have me understand that you went to the court of the Younger Dionysius to give him antidotes against the poison of flattery. But I say he sent for you only to sweeten the cup, by mixing it more agreeably, and rendering the flavour more delicate. His vanity was too nice for the nauseous common draught; but your seasoning gave it a relish which made it go down most delightfully, and intoxicated him more than ever. Oh, there is no flatterer half so dangerous to a prince as a fawning philosopher! Диоген. И ты думаешь, я поверю, что ты согласился стать придворным Дионисия Младшего, чтобы дать ему лекарства против яда лести? Но я слышал, что он пригласил тебя, чтобы ты подсластил ему это питье, сделав его не таким грубым. Его тщеславие не было таким грубым, чтобы употреблять вульгарные напитки. И ты добился этого, сделав лесть тонкой и с упором на интеллект, чем отравил его еще больше. Нет более опасного льстеца для правителей, чем ласковый и ручной философ.

Plato.-If you call it fawning that I did not treat him with such unmannerly rudeness as you did Alexander the Great when he visited you at Athens, I have nothing to say. But, in truth, I made my company agreeable to him, not for any mean ends which regarded only myself, but that I might be useful both to him and to his people. I endeavoured to give a right turn to his vanity; and know, Diogenes, that whosoever will serve mankind, but more especially princes, must compound with their weaknesses, and take as much pains to gain them over to virtue, by an honest and prudent complaisance, as others do to seduce them from it by a criminal adulation. Платон. Если то что я не вел себя с ним на манер ни разу неграмотного грубияна, как ты с Александром Македонским, когда он был с визитом в Афинах, ты называешь лестью, то я молчу. Но если я и вправду старался быть приятным собеседником, то это не ради низких эгоистических целей, а чтобы я мог полезным как ему, так и его народу. Я старался его тщеславию придать правильное направление, и знай, Диоген, кто хочет служить человечеству, и особенно государям, должен учитывать их слабости, и прилагать все усилия, чтобы честным и осторожным комплиментарничаньем педалировать их хорошие качества, точно также как криминальные льстецы педалирую плохие.

Diogenes.-A little of my sagacity would have shown you that if this was your purpose your labour was lost in that court. Why did not you go and preach chastity to Lais? A philosopher in a brothel, reading lectures on the beauty of continence and decency, is not a more ridiculous animal than a philosopher in the cabinet, or at the table of a tyrant, descanting on liberty and public spirit! Диоген. Как не слабы мои умственные способности, я мог бы просветить тебя, что если таковы были твои намерения, то взялся за напрасный труд. Почему бы тебе было не проповедовать целомудрие нашей прославленной афинской шлюхе Лаисе? Философ в бордели, читающий лекцию о красоте воздержания и скромности, не более нелеп, чем философ в кабинете или за столом у тирана, распевающий трели или дискутирующий о свободе и общественном духе.

What effect had the lessons of your famous disciple Aristotle upon Alexander the Great, a prince far more capable of receiving instruction than the Younger Dionysius? Did they hinder him from killing his best friend, Clitus, for speaking to him with freedom, or from fancying himself a god because he was adored by the wretched slaves he had vanquished? When I desired him not to stand between me and the sun, I humbled his pride more, and consequently did him more good, than Aristotle had done by all his formal precepts. Какой эффект имели лекции твоего знаменитого ученика Аристотеля у того же Александра, государя более склонного к голосу разума, чем Дионисий младший? Они что научили его не убивать своего лучшего друга Клита, когда тот заговорил о свободе или стал высмеивать Александра за то, что он вообразил себя богом, только потому что таким его объявили побежденные им рабы? Когда я высказал пожелание, что он не стоял между мной и солнцем, я более усмирил его гордость и, следовательно, сделал больше добра, чем Аристотель со всеми своими мудрыми прецептами.

Plato.-Yet he owed to those precepts that, notwithstanding his excesses, he appeared not unworthy of the empire of the world. Had the tutor of his youth gone with him into Asia and continued always at his ear, the authority of that wise and virtuous man might have been able to stop him, even in the riot of conquest, from giving way to those passions which dishonoured his character. Платон. Разве не благодаря этим прецептам Александр, несмотря на все его эксцессы, оказался вполне достойным правителем гигантской империи? Если бы его тьютор времен юности последовал за ним в Азию, авторитет мудрого и добродетельного Аристотеля вполне могли остановить его, даже в острые моменты завоевательных войн, от поступков, которые так не красят его характер.

Diogenes.-If he had gone into Asia, and had not flattered the king as obsequiously as H?phestion, he would, like Callisthenes, whom he sent thither as his deputy, have been put to death for high treason. The man who will not flatter must live independent, as I did, and prefer a tub to a palace. Диоген. Если бы Аристотель отправился в азиатский поход и не льстил бы королю так же подобострастно, как Гефестион, он, подобно Каллисфену, посланного им к Александру вместо себя, был бы казнен как изменник. Человек, который не хочет льстить, должен жить независимо, как я, предпочитая бочку дворцу.

Plato.-Do you pretend, Diogenes, that because you were never in a court, you never flattered? How did you gain the affection of the people of Athens but by soothing their ruling passion-the desire of hearing their superiors abused? Your cynic railing was to them the most acceptable flattery. This you well understood, and made your court to the vulgar, always envious and malignant, by trying to lower all dignity and confound all order. You made your court, I say, as servilely, and with as much offence to virtue, as the basest flatterer ever did to the most corrupted prince. Платон. А ты что же, Диоген? Думаешь, раз никогда не был при дворе, ты никогда не льстил? Разве ты не добыл любви афинян, потакая их любимой страсти -- желанию слышать, как поливают грязью элиту? Твои циничные инвективы были для них как бальзам на душу. Ты это хорошо понял и всегда льстил черни, всегда завистливой и злобной, тем что втаптывал в грязь всякое достоинство и ставил на одну доску ноблеменов и людишек подлого звания. Ты льстил, я утверждаю, так же подобострастно -- и с большим угнетением добродетели, -- как самый низкий льстец льстит самому коррумпированному государственному лидеру.

But true philosophy will disdain to act either of these parts. Neither in the assemblies of the people, nor in the cabinets of kings, will she obtain favour by fomenting any bad dispositions. If her endeavours to do good prove unsuccessful, she will retire with honour, as an honest physician departs from the house of a patient whose distemper he finds incurable, or who refuses to take the remedies he prescribes. Но настоящая философия не должна действовать ни на манер последнего, ни на твой. Ни в выборных органах, ни на совещаниях у государей, не должна она добиваться фавора, потакая плохим импульсам. Если ее позывы к добру окажутся безуспешными, она должна с честью уйти в отставку, как честный врач уходит из дома больного, чье нездоровье он не способен вылечить, или который отказывается следовать его рецептам.

But if she succeeds-if, like the music of Orpheus, her sweet persuasions can mitigate the ferocity of the multitude and tame their minds to a due obedience of laws and reverence of magistrates; or if she can form a Timoleon or a Numa Pompilius to the government of a state-how meritorious is the work! One king-nay, one minister or counsellor of state-imbued with her precepts is of more value than all the speculative, retired philosophers or cynical revilers of princes and magistrates that ever lived upon earth. Но если она преуспевает -- если, подобно музыке Орфея, ее убеждения способны смягчить ярость толпы и призвать умы к должному уважению законов и почтению избранных ею лиц, или она способна помочь новым Тимолеону или Нуме Помпилию в управлении государством, -- как похвальна ее работа! Один государь, -- да что государь: пусть только министр или помощник президента, если напитается ее рецептами, насколько он будет более ценен, чем все эти кучи кабинетных мыслителей или уединившихся философ или циничных охальников принцев и госдеятелей вроде тебя!

Diogenes.-Don't tell me of the music of Orpheus, and of his taming wild beasts. A wild beast brought to crouch and lick the hand of a master, is a much viler animal than he was in his natural state of ferocity. You seem to think that the business of philosophy is to polish men into slaves; but I say, it is to teach them to assert, with an untamed and generous spirit, their independence and freedom. You profess to instruct those who want to ride their fellow-creatures, how to do it with an easy and gentle rein; but I would have them thrown off, and trampled under the feet of all their deluded or insulted equals, on whose backs they have mounted. Which of us two is the truest friend to mankind? Диоген. Не лей мне в уши насчет музыки Орфея, и обо всем этом приручении диких зверей. Дикий зверь, поставленный на карачки и лижущий руки дрессировщику -- это более подлое животное, чем он же в его натуральном состоянии. Ты думаешь, что суть философии -- это полировать людей до рабского состояния. А я думаю: ее дело учить их высказывать себя, с неприрученностью и откровенностью. Свою независимость и свободу. Ты пропагандируешь науку управления королям над своими собратьями, как бы это делать сподручнее и с наименьшими издержками. А я хочу, чтобы они сбросили их и растоптали ногами всех этих обманщиков и оскорбителей, которые жируют на спинах себе подобных. И кто из нас после этого более верный друг человечеству?

Plato.-According to your notions all government is destructive to liberty; but I think that no liberty can subsist without government. A state of society is the natural state of mankind. They are impelled to it by their wants, their infirmities, their affections. The laws of society are rules of life and action necessary to secure their happiness in that state. Government is the due enforcing of those laws. That government is the best which does this post effectually, and most equally; and that people is the freest which is most submissively obedient to such a government. Платон. По твоим понятиям так выходит, что все правительства деструктивны по отношению к свободе, а по-моему, так никакая свобода не может держаться без правительств. Общественное состояние естественно для человечества. Они принуждены к нему своими потребностями, своей слабосильностью, своими страстями. Законы общества -- это правила жизни и действия, необходимые чтобы обеспечить людям счастье в их этом состоянии. Правительства -- это необходимый и самый справедливый, какой только можно придумать, элемент для принуждения обществу жить по этим законам. Люди более свободны, когда они подчиняются правительствам, чем когда берут на себя сами исполнение законов.

Diogenes.-Show me the government which makes no other use of its power than duly to enforce the laws of society, and I will own it is entitled to the most absolute submission from all its subjects. Диоген. Покажи мне правительство, которое использует свою власть только для того, чтобы должным образом проводить в жизнь законы общества и я признаю, что все подданные должны абсолютно ему подчиняться.

Plato.-I cannot show you perfection in human institutions. It is far more easy to blame them than it is to amend them, much may be wrong in the best: but a good man respects the laws and the magistrates of his country. Платон. Я не могу тебе показать совершенство в человеческих институтах. Гораздо проще обвинять их, чем пытаться улучшить, даже в хорошем много может быть неправильного: но благомыслящий человек уважает законы своей страны и ее правителей.

Diogenes.-As for the laws of my country, I did so far respect them as not to philosophise to the prejudice of the first and greatest principle of nature and of wisdom, self-preservation. Though I loved to prate about high matters as well as Socrates, I did not choose to drink hemlock after his example. But you might as well have bid me love an ugly woman, because she was dressed up in the gown of Lais, as respect a fool or a knave, because he was attired in the robe of a magistrate. Диоген. Что касается законов моей страны, я уважал их настолько, что никогда не обрушивался на первый и величайших принцип природы и мудрости: принцип самосохранения. Хотя я такой же любитель порассуждать о высоких материях, как и Сократ, я не собираюсь хлебать цикуту по его примеру. Но ты с таким же успехом мог бы мне предложить любить уродливую женщину, потому что она напялила на себя платье Лаисы, как уважать дурака или холуя, потому что он напялил на себя государственный мундир.

Plato.-All I desired of you was, not to amuse yourself and the populace by throwing dirt upon the robe of a magistrate, merely because he wore that robe, and you did not. Платон. Все, чего я добиваюсь от тебя, -- это не развлекаться самому и не развлекать публику, забрызгивая грязью государственный мундир, только потому что есть люди, которые носят его, а ты нет.

Diogenes.-A philosopher cannot better display his wisdom than by throwing contempt on that pageantry which the ignorant multitude gaze at with a senseless veneration. Диоген. Философ едва ли может совершеннее высказать свою мудрость, чем облить презрением спектакль, на который невежественная толпа смотрит с бессмысленным обожанием.

Plato.-He who tries to make the multitude venerate nothing is more senseless than they. Wise men have endeavoured to excite an awful reverence in the minds of the vulgar for external ceremonies and forms, in order to secure their obedience to religion and government, of which these are the symbols. Can a philosopher desire to defeat that good purpose? Платон. Тот, кто пытается научить толпу не ничему не поклоняться, не менее бессмысленен, чем они. Мудрецы ставят своей задачей возбудить в умах простонародья должное почтение к внешним церемониям и формам, чтобы тем самым перенести его на религию и власти, символами которых эти церемонии являются. Дело ли философа ставит здесь палки в колеса?

Diogenes.-Yes, if he sees it abused to support the evil purposes of superstition and tyranny. Диоген. Разумеется, если он видит, что все это должно покрывать злоупотребления тиранов и обманщиков.

Plato.-May not the abuse be corrected without losing the benefit? Is there no difference between reformation and destruction. Платон. Но разве злоупотребления не могут быть поправлены без потери пользы? Есть же разница между реформами и разрушением.

Diogenes.-Half-measures do nothing. He who desires to reform must not be afraid to pull down. Диоген. Полумеры ни ведут ни к чему. Кто желает реформ, не должен бояться проводить их в жизнь.

Plato.-I know that you and your sect are for pulling down everything that is above your own level. Pride and envy are the motives that set you all to work. Nor can one wonder that passions, the influence of which is so general, should give you many disciples and many admirers. Платон. Я подозреваю, что ты со своими единомышленниками выступаете за проведение таких реформ, которые превосходят уровень вашего понимания. Высокомерие и зависть -- вот единственные мотивы, направляющие вашу деятельность. Нет ничего удивительного, что эти страсти, столь распространенные, прокурируют вам кучу учеников и поклонников.

Diogenes.-When you have established your Republic, if you will admit me into it I promise you to be there a most respectful subject. Диоген. Когда ты учредишь наконец свою республику, если ты меня туда пустишь, я обещаю быть там самым лояльным и законопослушным гражданином.

Plato.-I am conscious, Diogenes, that my Republic was imaginary, and could never be established. But they show as little knowledge of what is practicable in politics as I did in that book, who suppose that the liberty of any civil society can be maintained by the destruction of order and decency or promoted by the petulance of unbridled defamation. Платон. Я понимаю твое насмешничество, Диоген. Моя республика -- вещь вымышленная и никогда не может воплотиться в действительности. Но те, кто предполагают, что свобода гражданского общества может быть поддержана мятежами и др деструктивными действиями или там раздраженным критиканством, показывают, как они мало понимают в реальной политике, как я это показал в своей книге.

Diogenes.-I never knew any government angry at defamation, when it fell on those who disliked or obstructed its measures. But I well remember that the thirty tyrants at Athens called opposition to them the destruction of order and decency. Диоген. Я никогда не знал ни одного правительства, которое бы не употребляло сказок о клевете, когда речь идет о критических высказываниях в его адрес. Зато я хорошо помню, как 30 тиранов в Афинах тех, кто стоял к ним в оппозиции, называли клеветниками и разрушителями.

Plato.-Things are not altered by names. Платон. Имена не меняют сути вещей.

Diogenes.-No, but names have a strange power to impose on weak understandings. If, when you were in Egypt, you had laughed at the worship of an onion, the priests would have called you an atheist, and the people would have stoned you. Диоген. Нет, но имена имеют удивительное свойство воздействовать на слабое понимание. Если бы во время твоей туристической поездки в Египет, ты бы стал смеяться над почитанием луковицы, жрецы назвали бы тебя атеистом, а массы побили бы тебя камнями.

But I presume that, to have the honour of being initiated into the mysteries of that reverend hierarchy, you bowed as low to it as any of their devout disciples. Unfortunately my neck was not so pliant, and therefore I was never initiated into the mysteries either of religion or government, but was feared or hated by all who thought it their interest to make them be respected. Но, как я могу предположить, будучи посвящен в священные тайны их религии, ты поклонялся этой луковице не хуже, чем самые преданные ученики жрецов. К сожалению, моя спина не такая гибкая, и поэтому меня ни под каким видом не стали бы посвящать ни в тайны религии, ни в тайны управления. Меня всегда боялись и ненавидели те, кто думал, что человечество ради их шкурных интересов, должно их уважать.

Plato.-Your vanity found its account in that fear and that hatred. The high priest of a deity or the ruler of a state is much less distinguished from the vulgar herd of mankind than the scoffer at all religion and the despiser of all dominion. But let us end our dispute. I feel my folly in continuing to argue with one who in reasoning does not seek to come at truth, but merely to show his wit. Adieu, Diogenes; I am going to converse with the shades of Pythagoras, Solon, and Bias. You may jest with Aristophanes or rail with Thersites. Платон. Твое тщеславие дает повод и для их ненависти, и для страха. Верховный жрец божества или правитель государства менее отличен от человека толпы, чем поноситель всякой религии и власти. Но давай закончим наш диспут. Я начинаю дуреть, продолжая спор с человеком, который не столько ищет правду, сколько пытается показать свое остроумие. Адье, Диоген. Я лучше поговорю с тенями Пифагора, Солона и Биона. А ты можешь поточить языки с Аристофаном или поскубаться с Терситом.

К началу страницы

Титульный лист

Граммтаблицы | Тексты