Lucian-Rabelais/Диалог двух сатириков

Из "Диалогов мертвых"

English Русский

Lucian-Rabelais.

Lucian.-Friend Rabelais, well met - our souls are very good company for one another; we both were great wits and most audacious freethinkers. We laughed often at folly, and sometimes at wisdom. I was, indeed, more correct and more elegant in my style; but then, in return, you had a greater fertility of imagination. My "True History" is much inferior, in fancy and invention, in force of wit and keenness of satire, to your "History of the Acts of Gargantua and Pantagruel." Лукиан. Дружище Рабле! Рад тебя видеть -- наши души будут хорошей компанией друг для друга; мы оба большие остроумцы и необузданные вольнодумцы. Мы часто смеялись над глупостью, а иногда и над мудростью. Я правда был несколько более корректен в своих высказываниях и поэлегантнее в стиле; но зато твое воображение было гораздо более неисчерпаемым. Моя "Подлинная история" намного уступает твоему "Гаргантюа" в изобретательности, в остроумии и сатирической смелости.

Rabelais.-You do me great honour; but I may say, without vanity, that both those compositions entitle the authors of them to a very distinguished place among memoir-writers, travellers, and even historians, ancient and modern. Рабле. Вы делаете мне большую честь. Можно без преувеличения сказать, что ваша и моя книги ставят нас, их авторов, на весьма выдающееся место среди всех мемуаристов, путешественников и даже историков, как классических так и современных.

Lucian.-Doubtless they do; but will you pardon me if I ask you one question? Why did you choose to write such absolute nonsense as you have in some places of your illustrious work? Лукиан. Безусловно. Но можно ли мне задать вам один вопрос? Что заставило вас писать абсолютный нонсенс в некоторых местах вашей знаменитой книги?

Rabelais.-I was forced to compound my physic for the mind with a large dose of nonsense in order to make it go down. To own the truth to you, if I had not so frequently put on the fool's-cap, the freedoms I took in other places with cowls, with Red Hats, and the Triple Crown itself, would have brought me into great danger. Not only my book, but I myself, should, in all probability, have been condemned to the flames; and martyrdom was an honour to which I never aspired. Рабле. Я был вынужден прописать свои лекарства для прочищения мозгов с большой долей нонсенса, чтобы смочь выпустить их в свет. Сознаюсь, если бы я так часто не нахлобучивал на себя дурацкого колпака, мои шуточки над монашескими клобуками, дворянскими беретами, да и порой самими коронами, доставили бы мне массу неприятностей, типа поджаривания на костре. Скажу прямо -- лавры мученика как-то всегда меня не очень-то вдохновляли. cowl = "монашеская сутана с капюшоном; широкий капюшон"

I therefore counterfeited folly, like Junius Brutus, from the wisest of all principles-that of self-preservation. You, Lucian, had no need to use so much caution. Your heathen priests desired only a sacrifice now and then from an Epicurean as a mark of conformity, and kindly allowed him to make as free as he pleased, in conversation or writings, with the whole tribe of gods and goddesses-from the thundering Jupiter and the scolding Juno, down to the dog Anubis and the fragrant dame Cloacina. Поэтому я боролся с глупостью, как Ю. Брут через 200 лет по ту сторону пролива, руководствуясь мудрым принципом самосохранения. Тебе же, Лукиан, не было нужды в такой осторожности. Ваши языческие попы время от времени требовали жертв только лишь от эпикурейцев как символ конформизма и закрывали глаза на то, что у вас говорилось или писалось по любому поводу. Поэтому вы могли по своему усмотрению изгаляться по поводу всех этих богов и богинь -- от грохочущего Юпитера и бранчливой Юноны до собаки Анубиса и пахнущей дамы Клоакины, заведовавшей у вас отхожими местами.

Lucian.-Say rather that our Government allowed us that liberty; for I assure you our priests were by no means pleased with it-at least, they were not in my time. Лукиан. Скажи лучше, наше правительство допускало высказывание либеральных взглядов; ибо, я уверяю вас: наши священники отнюдь не были от этого в восторге, по крайней мере в мое время.

Rabelais.-The wiser men they; for, in spite of the conformity required by the laws and enforced by the magistrate, that ridicule brought the system of pagan theology into contempt, not only with the philosophical part of mankind, but even with the vulgar. Рабле. Что было глупо с их стороны, ибо вопреки здоровому конформизму, какого требуют законы и действия властей любого нормального государства, нелепость крайностей идеологических установок довела античное миросозерцание до презрения не только со стороны философской части общества, но даже и простонародья.

Lucian.-It did so, and the ablest defenders of paganism were forced to give up (??) the poetical fables and allegorise the whole. Лукиан. О чем говорить, если даже умные защитники язычества вынуждены были предаться поэтическим баснями и все свои мысли вуалировать аллегориями.

Rabelais.-An excellent way of drawing sense out of absurdity, and grave instructions from lewdness. There is a great modern wit, Sir Francis Bacon, Lord Verulam, who in his treatise entitled "The Wisdom of the Ancients" has done more for you that way than all your own priests. Рабле. Превосходный способ углядеть смысл в абсурде и вывести серьезные мысли из похотливых историй. Тут у нас еще будет один большой умник, сэр Ф. Бэкон, который в своем трактате "Мудрость антиков" сделал больше в этом направлении, чем все ваши собственные священники.

Lucian.-He has indeed shown himself an admirable chemist, and made a fine transmutation of folly into wisdom. But all the later Platonists took the same method of defending our faith when it was attacked by the Christians; and certainly a more judicious one could not be found. Our fables say that in one of their wars with the Titans the gods were defeated, and forced to turn themselves into beasts in order to escape from the conquerors. Just the reverse happened here, for by this happy art our beastly divinities were turned again into rational beings. Лукиан. Он показал себя замечательным алхимиком и преобразовал если не свинец в золото, то, по крайней мере, глупость в мудрость. Но все неоплатоники применяли тот же медом для защиты нашей веры от атак христиан и, конечно, ничего более благоразумного в тех условиях выдумать было невозможно. Подобно тому, как в наших баснях повествуется: боги во время их войн с титанами вынуждены были обратиться в диких животных, чтобы избежать длани завоевателей. Тот же самое, но в противоположном направлении произошло и здесь, только наши божества в зверином облике преобразовались в разумные существа.

Rabelais.-Give me a good commentator, with a subtle, refining, philosophical head, and you shall have the edification of seeing him draw the most sublime allegories and the most venerable mystic truths from my history of the noble Gargantua and Pantagruel. I don't despair of being proved, to the entire satisfaction of some future ape, to have been, without exception, the profoundest divine and metaphysician that ever yet held a pen. Рабле. Дай мне хорошего комментатора с глубоким, утонченным, философским умом, и он выведет превосходные аллегории и эзотерические истины из моей истории о Гаргантюа и Пантагрюэле. И меня будет совершенно по барабану, если какая-нибудь будущая двуногая обезьяна с полным самодовольством причислить меня к глубочайшим метафизиками и теологам, которые когда-либо нажимали на компьютерные клавиши.

Lucian.-I shall rejoice to see you advanced to that honour. But in the meantime I may take the liberty to consider you as one of our class. There you sit very high. Лукиан. Я только буду рад, если вас удостоят такой чести. Но пока я смотрю на вас, как на одного из самых замечательных своих коллег Здесь вы почти за начальника нашего сатирического цеха.

Rabelais.-I am afraid there is another, and a modern author too, whom you would bid to sit above me, and but just below yourself-I mean Dr. Swift. Рабле. Я боюсь, что есть еще один из авторов нового времени, который с полным правом может претендовать на это кресло -- я имею в виду др Свифта.

Lucian.-It was not necessary for him to throw so much nonsense into his history of Lemuel Gulliver as you did into that of your two illustrious heroes; and his style is far more correct than yours. His wit never descended, as yours frequently did, into the lowest of taverns, nor ever wore the meanest garb of the vulgar. Лукиан. Ему не было необходимости напичкивать свою историю о Гулливере таким количеством нонсенса, как вам в истории о ваших двух прославленных героях; кроме того, его стиль будьте поэлегантнее вашего. Его остроумие никогда не опускается, как порой ваше, до юмора телепередач или пабов и напяливать на себя шутовской наряд.

Rabelais.-If the garb which it wore was not as mean, I am certain it was sometimes as dirty as mine. Рабле. Если одежда, которую он носит, и не похожа на шутовскую, это не спасает его от непристойностей, порой ничуть не лучше моих.

Lucian.-It was not always nicely clean; yet, in comparison with you, he was decent and elegant. But whether there was not in your compositions more fire, and a more comic spirit, I will not determine. Лукиан. Его одеяние не всегда белоснежно, как у балерины в "Лебедином озере", однако в сравнении с вами более благопристойна и элегантна. Что же касается огня и комического духа, то кто из вас здесь берет пальму первенства, я не берусь определять.

Rabelais.-If you will not determine it, e'en let it remain a matter in dispute, as I have left the great question, Whether Panurge should marry or not? I would as soon undertake to measure the difference between the height and bulk of the giant Gargantua and his Brobdignagian Majesty, as the difference of merit between my writings and Swift's. If any man takes a fancy to like my book, let him freely enjoy the entertainment it gives him, and drink to my memory in a bumper. If another likes Gulliver, let him toast Dr. Swift. Were I upon earth I would pledge him in a bumper, supposing the wine to be good. If a third likes neither of us, let him silently pass the bottle and be quiet. Рабле. Если не беретесь, давайте оставим этот вопрос в подвешенном состоянии, как я оставил в нем великую дилемму, должен был Панург жениться или нет. Я скорее бы померился пузами с доктором Свифтом, сравнивая объем и высоту гигантов Гаргантюа и Его величества короля великанов. Если кому-то взбредет в голову восхищаться моей книгой, пусть он беспрепятственно наслаждается тем удовольствием, какое я ему даю, и не полениться пропустить пять капель за мое здоровье. А если он предпочтет Гулливера, пусть эти пять капель пойдут за здоровье д-ра Свифта. Будь я жив, я бы ему составил компанию, при условии, что мы не будем травиться всякой дрянью. А если ему не понравится ни один из нас, пусть эти пять капель станут ему поперек горло или пусть он наслаждается ими в одиночестве.

Lucian.-But what if he will not be quiet? A critic is an unquiet creature. Лукиан. А если он не захочет наслаждаться в одиночестве? Критики -- беспокойные существа.

Rabelais.-Why, then he will disturb himself, not me. Рабле. Ну тогда они будут беспокоить самих себя, не меня.

Lucian.-You are a greater philosopher than I thought you. I knew you paid no respect to Popes or kings, but to pay none to critics is, in an author, a magnanimity beyond all example. Лукиан. Однако, вы гораздо больший философ, чем я предполагал. Я знаю, что вы не очень-то уважали пап или королей, но совершенно игнорировать критиков у автора -- это обладать неправдоподобным величием духа.

Rabelais.-My life was a farce; my death was a farce; and would you have me make my book a serious affair? As for you, though in general you are only a joker, yet sometimes you must be ranked among grave authors. You have written sage and learned dissertations on history and other weighty matters. The critics have therefore an undoubted right to maul you; they find you in their province. But if any of them dare to come into mine, I will order Gargantua to swallow them up, as he did the six pilgrims, in the next salad he eats. Рабле. Моя жизнь была фарсом; моя смерть была фарсом; и вы хотите, чтобы я выдавал свою книгу за нечто серьезное? Что касается вас, то хотя в общем вы только и делаете, что шуткуете, но часто вас следует причислять к серьезным авторам. Вами написаны серьезные и ученые рассуждения об истории и других весомых материях. Критикам поэтому должно быть дано полное право вас колошматить: ведь вы проходите по тому же ведомству. Но если кто-то из них осмелиться вступить в мои владения, я попрошу Гаргантюа их всех проглотить, как он поступил в свое время с шестью пилигримами.

Lucian.-Have I not heard that you wrote a very good serious book on the aphorisms of Hippocrates? Лукиан. Однако я слышал, что вы написали очень серьезную книгу об афоризмах Гиппократа.

Rabelais.-Upon my faith I had forgot it. I am so used to my fool's coat that I don't know myself in my solemn doctor's gown. But your information was right; that book was indeed a very respectable work. Yet nobody reads it; and if I had writ nothing else, I should have been reckoned, at best, a lackey to Hippocrates, whereas the historian of Panurge is an eminent writer. Plain good sense, like a dish of solid beef or mutton, is proper only for peasants; but a ragout of folly, well dressed with a sharp sauce of wit, is fit to be served up at an emperor's table. Рабле. Смейтесь надо мной, но я совершенно забыл об этом. Я так привык к своему шутовскому наряду, что совсем забыл о своей докторской мантии, которую получил как-то по пьяной лавочке в Монпелье. Но ваша информация достоверна: эта книга была признана полновесной научной публикацией. Но ее никто не читает, и если бы я не написал более ничего другого, меня рассматривали бы как одного из толпы многочисленных гиппократовых комментаторов, в то время как историк Панурга я выдающийся писатель. Простой здравый смысл, как солидная баранина или говядина подходят только для мужланов; но рагу из глупости, хорошо приправленное резким соусом остроумия, вполне можно подавать и за императорским столом.

Lucian.-You are an admirable pleasant fellow. Let me embrace you. How Apollo and the Muses may rank you on Parnassus I am not very certain; but, if I were Master of the Ceremonies on Mount Olympus, you should be placed, with a full bowl of nectar before you, at the right hand of Momus. Лукиан. Вы замечательный шутник. Разрешите обнять вас. Как вас примут на Парнасе Аполлон и Музы, я не знаю; но если бы я был мастером церемоний на Олимпе, вы были бы помещены с полным бокалом нектара рядом с Момусом.

Rabelais.-I wish you were; but I fear the inhabitants of those sublime regions will like your company no better than mine. Indeed, how Momus himself could get a seat at that table I can't well comprehend. It has been usual, I confess, in some of our Courts upon earth, to have a privileged jester, called the king's fool. But in the Court of Heaven one should not have supposed such an officer as Jupiter's fool. Your allegorical theology in this point is very abstruse. Рабле. Хорошо бы так. Но я боюсь: постоянные обитатели этого чудесного места не очень-то будут в восторге от вашей компанию. И как Момус смог получить там место, мне не понять. Конечно, при самых изысканных дворах на земле было принято иметь в штате королевского шута. Но на Небесном дворе трудно представить себя такую должность при Юпитере. Ваша аллегорическая теология здесь явно не дорабатывает.

Lucian.-I think our priests admitted Momus into our heaven, as the Indians are said to worship the devil, through fear. They had a mind to keep fair with him. For we may talk of the giants as much as we please, but to our gods there is no enemy so formidable as he. Ridicule is the terror of all false religion. Nothing but truth can stand its lash. Лукиан. Я знаю, что наши священники допускают козлоного бога сатиры Момуса в наши небеса, как индейцы, слышно, поклоняются дьяволу. Но делают они это из страха перед ним. Мы можем сколько угодно говорить о гигантах, но для наших богов нет большего, чем они, страшилища. Нелеп ужас любой фальшивой религии. Только истина может противостоять ударам ее кнутов.

Rabelais.-Truth, advantageously set in a good and fair light, can stand any attacks; but those of Ridicule are so teasing and so fallacious that I have seen them put her ladyship very much out of humour. Рабле. Истина, привлекательно выставленная в добром и красивом облачении, может противостоять любым атакам. Но нелепость атакует так остро и кусаче, что я частенько видел, как ее величество выходит из себя под напором последней.

Lucian.-Ay, friend Rabelais, and sometimes out of countenance too. But Truth and Wit in confederacy will strike Momus dumb. United they are invincible, and such a union is necessary upon certain occasions. False Reasoning is most effectually exposed by Plain Sense; but Wit is the best opponent to False Ridicule, as Just Ridicule is to all the absurdities which dare to assume the venerable names of Philosophy or Religion. Лукиан. О друг, Рабле и иногда Истина даже полностью теряет самообладание. Но она с остроумием на пару всегда повергнет Момуса ниц. Объединившись, они непобедимы, и такой союз часто необходим в жизни. Фальшивая разумность часто и довольно успешно выступает под маской здравого смысла. Но остроумие -- лучший оппонент Фальшивой нелепости, как подлинная нелепость -- лучший друг всякого абсурда, прикрывающегося почетными именами философии и религии.

Had we made such a proper use of our agreeable talents; had we employed our ridicule to strip the foolish faces of Superstition, Fanaticism, and Dogmatical Pride of the serious and solemn masks with which they are covered, at the same time exerting all the sharpness of our wit to combat the flippancy and pertness of those who argue only by jests against reason and evidence in points of the highest and most serious concern, we should have much better merited the esteem of mankind. Давай же верно использовать наши замечательные таланты; давай же употребим нелепости, чтобы бичевать гнусные мордани предрассудка, фанатизма и надутого догматизма под серьезной и торжественной маской. И в то же время давай использовать все остроту нашего ума, чтобы победить легкомыслие и бойкость тех, кто шуточками борется с доводами разума и очевидностью в делах, требующих серьезного осмысления. И тогда мы заслужим самую высокую оценку человечества.

К началу страницы

Титульный лист

Граммтаблицы | Тексты