Virgil-Horace-Mercury-Scaliger the Elder/Диалог критика с поэтами

Из "Диалогов мертвых"

English Русский

Virgil-Horace-Mercury-Scaliger the Elder.

Virgil.-My dear Horace, your company is my greatest delight, even in the Elysian Fields. No wonder it was so when we lived together in Rome. Never had man so genteel, so agreeable, so easy a wit, or a temper so pliant to the inclinations of others in the intercourse of society. And then such integrity, such fidelity, such generosity in your nature! A soul so free from all envy, so benevolent, so sincere, so placable in its anger, so warm and constant in its affections! Вергилий. Мой дорогой Гораций! Твоя компания -- это мое самое большое удовольствие даже здесь, на Елисейских полях. Ничего удивительного, ведь мы так дружили в Риме. Ни один человек не обладал таким мягким, веселым и простым умом и таким доброжелательным настроем, делавшим тебя столь приятным в общении. И эти честность, верность, щедрость -- они, кажется, укоренены в самой твоей натуре! Твоя душа свободна от всяческой зависти, благожелательна, искрення, отходчивая от любого гнева. Твои аффектации никогда не были преувеличены или непостоянны.

You were as necessary to M?cenas as he to Augustus. Your conversation sweetened to him all the cares of his ministry; your gaiety cheered his drooping spirits; and your counsels assisted him when he wanted advice. For you were capable, my dear Horace, of counselling statesmen. Your sagacity, your discretion, your secrecy, your clear judgment in all affairs, recommended you to the confidence, not of M?cenas alone, but of Augustus himself; which you nobly made use of to serve your old friends of the republican party, and to confirm both the minister and the prince in their love of mild and moderate measures, yet with a severe restraint of licentiousness, the most dangerous enemy to the whole commonwealth under any form of government. Ты был необходим как Меценату, как он сам для Август. Беседы с тобой служили ему стопроцентной релаксацией от государственных забот; твоя веселость всегда поднимала ему настроение; а твои советы помогали ему, когда он в них нуждался. Ведь ты был способен давать советы даже государственным мужам. Твои мудрость, умеренность, способность хранить тайну, твое здравое суждение во всех делах, располагали доверять тебе не только Мецената, но и самого Августа. Всем этим ты не раз пользовался, чтобы помогать своим старым друзьям-республиканцам и укреплять как министра, так и принцепса в использовании мягких и умеренных принципов управления. И при том ты мог быть суровым, чтобы удержать их от распущенности и своеволия, главных опасностей для общества при любой форме правления.

Horace.-To be so praised by Virgil would have put me in Elysium while I was alive. But I know your modesty will not suffer me, in return for these encomiums, to speak of your character. Supposing it as perfect as your poems, you would think, as you did of them, that it wanted correction. Гораций. Когда тебя так хвалят, это все равно что помещают в Элизиум, если бы я еще не был здесь. Но я уверен твоя скромность не позволит, чтобы в ответ на твои панегирики я распространялся о твоем характере. Даже если они совершенны, как и твои стихи, они все равно нуждаются, как и последние, в известной корректировке.

Virgil.-Don't talk of my modesty. How much greater was yours, when you disclaimed the name of a poet, you whose odes are so noble, so harmonious, so sublime! Вергилий. Не говори о моей скромности. Насколько она уступает твоей, когда ты отклонил от себя прозвище поэта. Это ты-то, чьи оды так благородны, гармоничны, так совершенны!

Horace.-I felt myself too inferior to the dignity of that name. Гораций. Ну-ну. Это слишком. Я чувствую себя недостойным звания поэта.

Virgil.-I think you did like Augustus, when he refused to accept the title of king, but kept all the power with which it was ever attended. Even in your Epistles and Satires, where the poet was concealed, as much as he could be, you may properly be compared to a prince in disguise, or in his hours of familiarity with his intimate friends: the pomp and majesty were let drop, but the greatness remained. Вергилий. Я думаю ты поступил так по примеру Августа, который отклонил принять королевский титул, однако обладал всей той полнотой власти, которую этот титул дает. Даже в своих "Эпистулах" и "Сатирах", где поэт должен быть спрятан, насколько это возможно, ты подобен переодетому президенту или скорее похож на него в те часы, которые он проводит в кругу своих близких друзей: пышность и великолепие отложены, но величие остается.

Horace.-Well, I will not contradict you; and, to say the truth, I should do it with no very good grace, because in some of my Odes I have not spoken so modestly of my own poetry as in my Epistles. But to make you know your pre-eminence over me and all writers of Latin verse, I will carry you to Quintilian, the best of all Roman critics, who will tell you in what rank you ought to be placed. Гораций. Ладно, я не буду тебе противоречить, ибо, по правде говоря, я не смог бы это сделать с чистой совестью. В некоторых из своих од я не очень-то напирал на свою поэтическую скромность в отличие от Эпистул. Но чтобы подтвердить мое мнение о твоем преимуществе над всеми латинскими поэтами, сошлюсь хотя бы на Квинтилиана, лучшего из римских критиков, который точно указал, какую позицию ты должен занять среди них.

Virgil.-I fear his judgment of me was biassed by your commendation. But who is this shade that Mercury is conducting? I never saw one that stalked with so much pride, or had such ridiculous arrogance expressed in his looks! Вергилий. Боюсь, его суждение обо мне было инспирировано тобою.. Но что это за тень, которую тащит за собой Меркурий? Я никогда не видел человека, набитого так до краев гордостью и с таким нелепым снобизмом в каждом взгляде.

Horace.-They come towards us. Hail, Mercury! What is this stranger with you? Гораций. Вот они и здесь. Привет, Меркурий! Кого это ты к нам привел на новенького?

Mercury.-His name is Julius C?sar Scaliger, and he is by profession a critic. Меркурий. Его имя Юлий Цезарь. Скалигер. И он числится по разряду критиков.

Horace.-Julius C?sar Scaliger! He was, I presume, a dictator in criticism. Гораций. Юлий Цезарь? Пусть и Скалигер. Думаю, он что-то навроде диктатора в литературном мире.

Mercury.-Yes, and he has exercised his sovereign power over you. Меркурий. Да, и он распространяет свою власть и над прошлыми поэтами, в частности, над вами обоими.

Horace.-I will not presume to oppose it. I had enough of following Brutus at Philippi. Гораций. Я не собираюсь ему противоречить. Я уже достаточно натерпелся от Брута при Филиппах.

Mercury.-Talk to him a little. He'll amuse you. I brought him to you on purpose. Меркурий. Поговори с ним немного. Он позабавит тебя. Я специально притащил его сюда.

Horace.-Virgil, do you accost him. I can't do it with proper gravity. I shall laugh in his face. Гораций. Вергилий, поприставай к нему. Я не могу делать это с надлежащей серьезностью. Я просто рассмеюсь ему в лицо.

Virgil.-Sir, may I ask for what reason you cast your eyes so superciliously upon Horace and me? I don't remember that Augustus ever looked down upon us with such an air of superiority when we were his subjects. Вергилий. Сэр, осмелюсь спросить: что за причина, что смотрите на нас, меня и Горация, этак сверху вниз? Я не могу припомнить, чтобы даже божественный Август когда смотрел на нас с таким видом превосходства, когда мы еще состояли по статусу живых в его подданстве?

Scaliger.-He was only a sovereign over your bodies, and owed his power to violence and usurpation. But I have from Nature an absolute dominion over the wit of all authors, who are subjected to me as the greatest of critics or hypercritics. Скалигер. Он был всего лишь повелителем над вашей телесной оболочкой и мог вас казнить и миловать. Я же по праву, данному Природой, имею абстолютную власть над душами всех авторов, которые так же подданны мне, как величайшие из критиков и гиперкритиков.

Virgil.-Your jurisdiction, great sir, is very extensive. And what judgments have you been pleased to pass upon us? Вергилий. Ваша юрисдикция, великий сэр, распространяется на очень широкий ареал. И какое же суждение вам было угодно вынести по нам?

Scaliger.-Is it possible you should be ignorant of my decrees? I have placed you, Virgil, above Homer, whom I have shown to be - Скалигер. Возможно ли, чтобы вы не знали о них? Я поместил вас, Вергилий, выше Гомера, который, как я показал..

Virgil.-Hold, sir. No blasphemy against my master. Вергилий. Ein Moment, сэр. Не слишком ли вы суровы к моему учителю?

Horace.-But what have you said of me? Гораций. А что вы скажете обо мне?

Scaliger.-I have said that I had rather have written the little dialogue between you and Lydia than have been made king of Arragon. Скалигер. Я сказал, что я предпочел бы написать маленький диалог между вами и Лидией, чем быть королем Арагона.

Horace.-If we were in the other world you should give me the kingdom, and take both the ode and the lady in return. But did you always pronounce so favourably for us? Гораций. Если бы мы были в том мире, который мы оставили в силу естественных причин, мы, возможно, и одарили бы меня и одой и леди в придачу. Но всегда ли ваши суждения так благоприятны к нам?

Scaliger.-Send for my works and read them. Mercury will bring them to you with the first learned ghost that arrives here from Europe. There is instruction for you in them. I tell you of your faults. But it was my whim to commend that little ode, and I never do things by halves. When I give praise, I give it liberally, to show my royal bounty. But I generally blame, to exert all the vigour of my censorian power, and keep my subjects in awe. Скалигер. Пошлите за моими работами и прочтите их. Меркурий пришлет их вам с первым образованным духом, когда тот прибудет из Европы. Там вы найдете все необходимые сведения о вашем творчестве. Я же обращу внимание на некоторые ваши недостатки. Но упоминаемая мною ода -- это мой пунктик, а я никогда ничего не делаю наполовину. Когда я хвалю, я хвалю изо всех сил. Так я проявляю свою королевскую щедрость. Но чащу я выискиваю недостатки, чтобы показать силу своего критического темперамента и держать писателей в черном теле. Они этого заслуживают.

Horace.-You did not confine your sovereignty to poets; you exercised it, no doubt, over all other writers. Гораций. Вы, похоже, не ограничиваете свою мощь на поэтах; вы упражняете свой бич и на другой литературной братии.

Scaliger.-I was a poet, a philosopher, a statesman, an orator, an historian, a divine without doing the drudgery of any of these, but only censuring those who did, and showing thereby the superiority of my genius over them all. Скалигер. Я и поэт, и философ, и государственный деятель, и оратор, и историк. Я -- божество, которое не занято монотонным трудом, как прочие перечисленные мною профессионалы, а только указываю им, что и как нужно делать. В этом и есть преимущество моего гения над ихним.

Horace.-A short way, indeed, to universal fame! And I suppose you were very peremptory in your decisions? Гораций. Вот короткий путь к универсальной славе! И надо думать вы весьма категоичны в своих суждениях?

Scaliger.-Peremptory! ay. If any man dared to contradict my opinions I called him a dunce, a rascal, a villain, and frightened him out of his wits. Скалигер. Категоричен? Пожалуй. Если кто-нибудь осмеливается противоречить моему мнению, я называю его глупцом, негодяем, и запугиваю его до потери пульса.

Virgil.-But what said others to this method of disputation? Вергилий. Но что говорят другие насчет такого метода ведения диспутов?

Scaliger.-They generally believed me because of the confidence of my assertions, and thought I could not be so insolent or so angry if I was not absolutely sure of being in the right. Besides, in my controversies, I had a great help from the language in which I wrote. For one can scold and call names with a much better grace in Latin than in French or any tame modern tongue. Скалигер. Обычно они верят мне из-за доверия к моим утверждениям и думают, что я не мог бы быть так нагл и так зол, если бы я не был абсолютно уверен в своем праве. Кроме того, в своих выпадах я получаю большую помощь от языка, на котором я пишу. Ибо я могу бранить и раздавать клички с большей грацией по латыни, чем на французском или любом блеющем современном европейском языке.

Horace.-Have not I heard that you pretended to derive your descent from the princes of Verona? Гораций. Я вроде слышал, будто вы претендуете ваше происхождение от веронских государей?

Scaliger.-Pretended! Do you presume to deny it? Скалигер. Претендую? Вы что, собираетесь это успорять?

Horace.-Not I, indeed. Genealogy is not my science. If you should claim to descend in a direct line from King Midas I would not dispute it. Гораций. Только не я. В генеалогии я не копенгаген. Даже если вы будете утверждать, что по прямой линии происходите от царя Мидаса, я с этим не стану спорить.

Virgil.-I wonder, Scaliger, that you stooped to so low an ambition. Was it not greater to reign over all Mount Parnassus than over a petty state in Italy? Вергилий. Я удивляюсь, Скалигер, на какую низкую ступень вы поставили ваши амбиции. Не более ли высокая честь правит всем Парнасом, чем каким-то маленьким государством в Италии?

Scaliger.-You say well. I was too condescending to the prejudices of vulgar opinion. The ignorant multitude imagine that a prince is a greater man than a critic. Their folly made me desire to claim kindred with the Scalas of Verona. Скалигер. Хорошо сказано. Я слишком податлив к предубеждениям быдла. Тупая масса полагает, что государь более великий человек, чем критик. Именно их глупость заставляет меня напоминать им о моем происхождении от веронских Скаласов.

Horace.-Pray, Mercury, how do you intend to dispose of this august person? You can't think it proper to let him remain with us. He must be placed with the demigods; he must go to Olympus. Гораций. Прошу прощения, Меркурий. Как вы собираетесь поступить с этой августейшей персоной? Не думаете же вы, что ей место среди нас. Ее нужно отправить к полубогам. Ему, то есть этой персоне, самое место на Олимпе.

Mercury.-Be not afraid. He shall not trouble you long. I brought him hither to divert you with the sight of an animal you never had seen, and myself with your surprise. He is the chief of all the modern critics, the most renowned captain of that numerous and dreadful band. Whatever you may think of him, I can seriously assure you that before he went mad he had good parts and great learning. Меркурий. Не боитесь. Он не будет вас более обременять своим присутствием. Я доставил его сюда, чтобы развлечь вас и себя диковинным животным, которое вы вряд ли когда видели. Но он предтеча всех современных критиков, и самый известный главарь этой многочисленной и ужасной банды. Чего бы вы не думали о нем, я могу серьезно вас уверить, что прежде чем он помешался на собственном величии, он много учился и сыграл значительную роль в истории культуры.

But I will now explain to you the original cause of the absurdities he has uttered. His mind was formed in such a manner that, like some perspective glasses, it either diminished or magnified all objects too much; but, above all others, it magnified the good man to himself. This made him so proud that it turned his brain. Now I have had my sport with him, I think it will be charity to restore him to his senses, or rather to bestow what Nature denied him-a sound judgment. И какова причина тех абсурдностей, в которые он вляпался, я понять не в состоянии. Его мозги сформировались наподобие линз, которые либо уменьшают либо увеличивают все объекты, на которые их направляют. Но более всего он преувеличивает значимость собственной персоны. Это наполняет его таким тщеславием, что он у него начинают ехать мозги. Я решил взяться за этого молодца из спортивного интереса, как пр Хиггинс за уличную цветочницу. Я думаю, я совершил бы благое дело, если бы вправил ему мозги на должный уровень или одарил его тем, в чем натура ему отказала -- в здравом суждении.

Come hither, Scaliger. By this touch of my Caduceus I give thee power to see things as they are, and, among others, thyself. Look, gentlemen, how his countenance is fallen in a moment! Hear what he says. He is talking to himself. Иди же сюда, Скалигер. Касанием своего жезла я дам тебе силу видеть вещи такими, каковы они есть, и прежде всего, себя самого. Смотрите, древнеримские джентльмены, как его поведение сдулось в момент! Послушайте, что он говорит. А говорит он сам с собой.

Scaliger.-Bless me! with what persons have I been discoursing? With Virgil and Horace! How could I venture to open my lips in their presence? Good Mercury, I beseech you let me retire from a company for which I am very unfit. Let me go and hide my head in the deepest shade of that grove which I see in the valley. After I have performed a penance there, I will crawl on my knees to the feet of those illustrious shades, and beg them to see me burn my impertinent books of criticism in the fiery billows of Phlegethon with my own hands. Скалигер. Е-мое, с кем же это я только что дискутировал? С Вергилием и Горацием! Как я посмел разинуть свое хайло в их присутствии? Добрый Меркурий, прошу тебя, забери меня из этой компании, где мне не место. Позволь мне спрятаться в самых темных углах вон той рощи, которую я вижу в этой долине. Когда я отмотаю там положенный срок, я приползу на коленях к этим знаменитым теням, припаду к их стопам и попрошу их поприсутствовать на торжественном предании моих нахальных книг огненным валам Флагетона.

Mercury.-They will both receive thee into favour. This mortification of truly knowing thyself is a sufficient atonement for thy former presumption. Меркурий. Это другое дело. После этого эти двое вполне будут к тебе благосклонны. Это твое самоужасание истинным знанием -- вполне достаточное искупление за твои прошлые предрассудки.

К началу страницы

Титульный лист

Граммтаблицы | Тексты