В. Д. Соколов. Психология писательства

Природные особенности, которые делают необходимым писателя

О психологии творческих личностей сказано так много, что убавить или добавить здесь что-либо новое невозможно. Однако здесь намешано и наговорено столько разного, что довольно-таки простой вопрос утопает в этой путанице. То под психологией творчества понимают психологию как предмет изображения. В этом смысле говорят о психологическом романе, допустим, или психологизме образов. То говорят о психологическом портрете писателя и пытаются его расшифровать из его же произведений. То впутывают в дело психологию творчества, тоже по своему интересный и обширный предмет.

Здесь речь пойдет несколько о другом. Как и любая сфера деятельности, писательство зиждется на некоторых природных данностях или склонностях. Определяя их для писателя, нужно прежде всего отказаться от такой контрпродуктивной химеры как талант. Талант так трудно определить только потому, что никто всерьез его не определял, отделываясь пошлыми истинами в последней инстанции типа талант либо он есть, либо его нет. На наш взгляд, талант -- это мера природных способностей. Но прежде чем вякать что-нибудь про меру, нужно определиться с тем, мерой чего он является.

При этом важно же не заплутаться в тех чертах характера, которых человечество развило внутри себя до не хочу. Писатели могут быть жадные, щедрые, эмоциональные, сдержанные, как и любой другой человек. Нам же важно выделить именно те психологические черты, без которых человек просто не может быть писателем. Вот такой списочек этих черт нами отобран:

отличие от "среднего", обычного человека

Если попытаться выразить одной фразой, то это "я не такой как все" в разных модуляциях ("я не способен быть таким как все", "я не хочу быть таким как все") в отличие от мещанского "а чем я хуже других?". Это отличие писателя от повседневного обычного человека резко бросается в глаза. Писатели не так одеваются, не так говорят, не так ведут себя, как обычные люди. Ошибиться в том, создан человек писателем или нет, практически невозможно, даже не зная, пишет он или нет, хотя, пока писательство находится в общественной цене, многие пытаются имитировать внешний слой писательского поведения ("бороду вижу, философа не вижу").

"Лукренций сошел с ума из-за любовного приворотного зелья. Во время перерывов безумия он написал множество книг", -- передает известную байку св Иероним, что самое странное и сам писатель.

Ибо писатели не так ведут себя, потому что не они не так чувствуют себя. Вот Милль. Законопослушный англичанин, отец семейства, исправный налогоплательщик, ни по одежде, ни по привычкам ничем не отличавшийся от среднеанглийского джентльменского стандарта. Но это среднестатистичность -- а Милль как раз изо всех старался ничем не отличаться от окружающей среды -- резко исчезала после самого короткого общения с ним. Один из его знакомых так попытался определить его странности: " Видите ли, Милль любил все объяснять, так что, попав в рай, он вряд ли успокоится, пока не выяснит, как там все устроено".

Арабский историк Мукаддаси пишет о своем современнике: "Абу Абдаллах Джейхани был визирем эмира Хорасана. Он был знаком с философией, астрологией и астрономией. Он собирал чужестранцев, расспрашивал их о государствах, доходах, о том каковы пути к ним, как высоки там звезды и какова тень.." и добавляет: "Иногда он говорил о звездах и математике, но большей частью совершенно бесполезное для людей". Это и есть писатель: он живет вещами, "совершенно бесполезными для людей".

Оттого так часто у писателя щемящее чувство одиночества. "Одиноким пришел я в этот мир, одиноким и умру," -- часто говорил о себе Пиросмани (ср. со взглядом со стороны: "Нико Пиросманишвили до того растворился в народе, что нашему поколению трудно уловить черты его индивидуальной жизни" (Г. Табидзе)).

Еще одну психологическую черту стоит отметить в этой рубрике: некоторые люди удивляют окружающих своей наивностью. Только не надо путать писательскую наивность с глупостью или неопытностью. Просто есть вещи, которые все знают, а действительно ли они это знают или имитируют знание, чтобы не показаться игнорантом или простаком, еще под большим вопросом. В этом смысле писатель -- это в ком живо идущее от Христа "говорите знаю, если знаете, и говорите не знаю, если не знаете".

Очень удивлял своих преподавателей Жорес. Очень умный и талантливый с одной стороны, а с другой.. "Я уже тридцать лет преподаю философию и в первый раз вижу такого наивного человека, как Жорес. Он все еще серьезно верит во многие нелепости, над которыми даже школьники смеются, например, он верит в существование чувственного мира" (Жане, профессор Эколь Нормаль, учитель Жореса).

жизнь в воображаемом мире

Писателя характеризует такое псхологическое состояние, как отстраненность.

"Если происходящее в мире, - пишет Флобер, - видится вам как бы в смещенном виде, призванном создавать иллюзию, которую надобно описать, так что все на свете, включая и ваше собственное существование, представится вам не имеющим иного назначения... тогда беритесь". Муравьев-Апостол -- отец знаменитых декабристов и крупный сановник, а то что он был писателем выяснилось для незнавших его лично только после смерти, -- винил себя в "излишнем самолюбии", которое было столь сильным, что "ослепляло, рождало сны вместо ощущения жизни и радости бытия".

Постоянно с самого детства в своем воображаемом мире жил Андерсен. Он с детства страстно полюбил театр. Но поскольку родители водили его туда не чаще одного раза в год -- на большее у них просто не было средств -- он сдирал с тумб старые афиши и сидя где-нибудь в углу, разыгрывал целые комедии, которые сочинял, используя названия пьес и имена действующих лиц. Эти истории он рассказывал потом своим школьным товарищем или коллегам по мастерской, куда его отдали учиться ремеслу. Иногда его слушали охотно, иногда смеялись, но общим приговором ему было: "Парень немного не в себе".

назвать вещь своим именем

Я бы назвал это "эффектом колодца". Ну там из знаменитой детской сказки про брадобрея, который узнал, что у царя ослиные уши, а поскольку говорить об этом было строжайше запрещено, так он прокричал об этом в колодец. Инь Хао -- хрестоматийный крупный человек -- был уволен, и, не решаясь довериться бумаге, пальцем писал в воздухе свои мысли.

Но это сказки и легенды. А в жизни таким примером может быть Голсуорси, буквально одержимый чувством desperate honesty, буквально подкатывавшей к нему волной.

Заметим в этом пункте отличие писателя, скажем, от ученого. Гераклит делил людской род на немногих "знающих" и многих "незнающих". "У каждого народа вера избранных и толпы различаются по той причине, что избранным от природы присуща способность стремиться к точному познанию общих начал, тогда как толпе свойтвенно ограничиваться чувственным восприятием и довольствоваться частными положениями, не добиваясь уточнений, в особенности в вопросах, где обнаруживается расхождение мнений и несоответствие интересов" (Бируни).

То есть для ученого важно понять нечто, побарабанное в практическом смысле, а для писателя еще важно это понятое высказать. Высказать во что бы то ни стало, а там хоть трава не расти.

Один герой в пьесе Э. де Филиппо "Ложь на длинных ногах" говорит: "Это неправда, что у лжи короткие ноги. Как раз у лжи ноги длинные, правда еще молчит, а ложь уже мчится по всему миру и трубит себя. А у правды ножки тонкие, короткие, она идет по миру-миру еле-еле, шатаясь. Но и она однажды дойдет до цели. Обязательно дойдет". Без такого, пусть даже нелепого убеждения писатель в принципе невозможен.

Но назвать вещи своими именами -- это необязательно высказать правду-матку всем в лицо и вопреки всеми. Это также отчаянная попытка дать точное название непонятному и запутанному. "Бальзак считает, что понял, как устроен мир, и намерен объяснить это людям в грандиозном, всеобъемлющем проекте... охватывающем все профессии, все возрасты, сельскую жизнь и городскую, все характеры..." (Роб-Грийе)

Почему-то считается, что наука неотделима от точности, в то время как искусство как раз фантазирует. Как раз наоборот. Именно писатель одержим стремлением к точности. Если у человека родятся фантастические замыслы, говорит Ницше, то наверняка у него неразбериха в мыслях.

графоманство

Я бы определил графоманство, как желание писать, просто ради самого процесса писания: "я дерусь, потому что дерусь", -- как говорил Портос или "рисую оленей, медведей, лис. Я люблю рисовать животных -- это друзья моего сердца" (Пиросманишвили).

Графоманами были Стендаль и Бальзак. Сколько написал Стендаль, до сих пор копаются по рукописям литературоведы, и если на выходе мы имеем два полнокровных романа и несколько повестей (среди них любопытные "Итальянские хроники"), то это из-за его отвращения доводить написанное до вразумительного конца. Бальзак же без конца переделывал и переделывал свои произведения. При этом это не была целенравленная работа, произведение уходило в сторону, одни персонажи исчезали, другие появлялись и та хаотичность, которой у него отмечен первый вариант, не исчезала и в последнем.

Были одержимы страстью к писательству Карлейль и его супруга Джейн: если уж они садились, чтобы написать, как они говорили, "наспех несколько строк", то из-под их пера, как правило, выходило достаточно, чтобы заполнить три-четыре печатные страницы. Тиндаль, который всю жизнь был дружен с Карлейлем говорил, что он со вздохом получал письма от Карлейлей, которые никогда не читал, а старался выудить оттуда крупицы интересовавшей его информации из-под вороха словес. Но сами письма тщательно хранил.

Хочется внести некоторую ясность в этот вопрос. Почему-то в нашей стране полагают, что графоманство -- это страшная болезнь и литература должна быть ограждена от нее. По крайней мере в Советском Союзе главным оправданием существования разветвленной системы цензуры (Союз писателей, издательства, институт рецензирования, ЛИТО и мн другое) считалось необходимость оградить литературу от графоманов, которые если снять ограничения просто затопят ее шквалом своих писаний.

На самом деле графоманов не так уж и много. Сошлюсь на личный опыт. Несколько лет назад я прикинул, что в Самиздате в Интернете зарегестрировалось и выставили свои произведения ок 300 000 авторов (сегодня эта цифра, наверное, больше, а может, учитывая падение престижа литературы, и меньше). Из них всего лишь чуть более 1000 (для тех, кто не силен в арифметике меньше 1%) сумели дотянуть свое творчество в пересчете с килобайтов до 200-страничной книжки.

Что же касается тех, с кем я общался вживую, то за всю свою жизнь на Алтае я знал всего лишь двух настоящих графоманов (не оцениваю характера их творчества), буквально одержимых страстью марать бумагу: барнаульского писателя Юдалевича и еще одного автора из района, своего соученика по Литинституту В. Марченко. Однажды Евдокимов, который вел у нас семинар прозы, распекал молодых авторов как раз за то, что пишут очень мало: "пукнете стишком или рассказиком на листике из школьной тетрадки и уже считаете себя писателями. А вам писать и писать надо, не отрывая задницы от стула.. -- и посмотрев в сторону Марченко, -- а вот Марченко иногда нужно отрываться от стула".

А ведь кроме этих двух и, возможно, еще нескольких человек (20 всего -- это максимум, ибо верить, что где-то как-то сидит себе незаметно и.. трудно: писатель всегда стремится показать себя), с которыми судьба меня не столкнула, только число членов Алтайского союза писателей временами зашкаливало за 50, а сколько ходило вокруг мечтавших туда попасть и не счесть. Другими словами заслон против графоманов гораздо больше вредил да и вредит русской литературе, чем эти несчастные графоманы.

Разумеется, не у всякого писателя страсть к графоманству доведена до предела, но без здоровой доли этого элемента писатель непредставим. Хотя, "манство" может быть у писателей разным. Таким "маном" является один наш алтайский историк, специалист по 1920-м, 1930-м годам. Пишет он туго: еле-еле накропал несколько статеек за свою уже некороткую жизнь, и даже публикаций на диссертацию не смог насобирать. Зато без конца сидит в архивах, откуда его выгонять приходится чуть ли не с милицией (особенно под праздники, когда работники архивов, как и все обычные люди хотят смыться с работы пораньше, а он упрямо указывает ан табличку "Часы работы" и раньше положенного времени ни в какую не соглашается покинуть госучреждение).

страсть к универсальному

Она выступает во многих, трудно определимых обличьях. Возможно это желание найти основу всего сущего. Именно оно толкало греков к исследованию природы, а никакие не потребности. Так, Гераклит верил в некий высший закон, управляющий Вселенной ("Солнце не перейдет свой меры, иначе его настигнут Эриннии"). Возможно, это чувсто гармонии окружающего мира (единственное, ради чего стоить жить -- "это наблюдать небо и на нем звезды, Луну, Солнце", говорил Анаксагор), стремление обнаружить ее, скрытую за всеми глупостями и несообразностями повседневности. А если этой гармонии нет в окружающем, то создать ее внутри себя. Еврипид, как пишут биографы, стремился отдавать свои помыслы лишь "прекрасному и возвышенному".

Важно, что писатель стремится не только понять эту гармонию, но и изобразить ее.

В предложенный список по конкурсу не прошли такие, казалось бы, общепринятые психологические характеристики, без которых писателя ну никак не мыслят: дар рассказчика, переимчивость или способность к подражанию (более, правда, важную для артиста) и др. А главное, любовь к слову. Это, подумают, уже ни в какие ворота. Как без этого? Вот допустим, Пьер Корнель: для него найти рифму было крайне мучительно, тогда как Тома, его брат, не знал этих проблем. Братья были очень дружны, жили в одном доме, и когда Пьер уже совсем изнемогал под непосильным бременем поиска, он бежал на верхний этаж к брату и только выдыхал: "Тома, выручай". А тот ему тут же не раздумывая выдавал десятки рифм на любой каверзный случай.

Во время Французкой революции, враги народа, чаще всего за свое аристократическое происхождение, сидели в тюрьме и любили коротать время игрой в буримэ. А. Шенье, который ожидал гильотины там же, постоянно проигрывал почти всем подряд.

То есть многие, обладающие даром слова не были писатели, и, наоборот, многие писатели ворачали словами как глыбами, либо писали усредненным литературным языком: Кафка, Драйзер, Хеменгуэй, Золя. Но кто бы сомневался, что это писатели. Их сила где-то поверх слов или под словами, но только не в самих словах, как бы парадоксально это не звучало.

И еще: необходимо отделить природные способности к писательству от профессинальных психологических качеств. У нас в Алтайском книжном издательстве был такой художник Храбрых, всеми даже своими коллегами уважаемый, как талант. Так вот этот Храбрых никак не мог уложиться в издательские требования: вечно его рисунки вылезали за рамки, либо грешили живописными подробностями, которые никак не вписывались в книжный формат, причем в прямом -- как слишком мелкие по отношению к размерам иллюстрации -- смысле. Художественным редакторам от него доставалось крепко, ибо за ним все время приходилось переделывать, но писателям он нравился: никто как он не мог так точно схватить и выразить в графической форме содержание книги.

Качества, необходимые профессиональному писателю

Писателю также необходим набор определенных качеств, без которых он невозможен как профессионал ли, как дилетант. Скажем, чувство "времени", эпохи, чувство соразмерности и т. д.

умение слушать

В этот ряд я бы поместил и такую любопытную черту, как умение слушать. Многие, скажем, отмечали это у Шукшина: в хорошей компании люди сидят, разговаривают, а он сидит себе в сторонке слушает, что-то черкает. Или скажем, был в Москве часовщик, еврей, у которого любил бывать Лев Толстой. "Ну и как", справишивали его, "каков он, наш классик?" -- А тот только пожимал плечами: "Откуда я знаю". -- "Ну что он говорил". -- "Да он мало что говорил, он больше любил слушать".

Вот это умение слушать, очень необходимо писателю. Хорошо об этом писал Моэм: "Я не большой любитель говорить и всегда готов слушать. Мне все равно, интересуются мною другие или нет. Я не жажду делиться с людьми своими знаниями и не чувствую потребности поправлять их, если они ошибаются. Скучные люди могут быть очень занимательны, если умеешь держать себя в руках". Наверное, этому умению -- слушать других -- можно выучиться. Но скорее это врожденное: это когда тебе просто интересны люди. И все же писателем можно быть и без этого.

наблюдательность

-- другое важное качество профессионального писателя. Но это наблюдательность особого рода. Люди, лишенные воображения, наблюдают значительно лучше и виденное запоминают точнее. Человек же, обладающий творческой фантазией, из каждого воспринимаемого явления выбирает какую-то частицу, нередко наименее существенную. Простой человек видит то, что он видит, хотя его зрение и замутнено неизгладимой субъективнотью. Единственный критерий отбора фактов для него: а мне на какой ляд это нужно. И даже если нет вроде бы личной выгоды, простой человек сортирует наблюдаемое на полезное и нет.

В каком-то смысле писатель тоже сортирует на полезное для него и ненужное. Но полезное -- это то, что вписывается в его воображаемый мир. Схваченные в реальности детали в этом мире совершенно преображаются, отчего так болезненно воспринимают писатели, когда читатели узнают "реальность" в их произведениях. Ибо их мир -- это наша реальность и не наша. Иногда воспроизводит в памяти это явление в целом, но уже лишенным характерных деталей.

Очень часто писательская наблюдательность -- черта неприятная. Любил подсматривать за людьми Горький. У него даже была такая тетрадь, куда он заносил наблюдения, как человек ведет себя наедине. Однажды он застал Чехова, который пытался накрыть шляпой солнечный зайчик. Это, естественно, не удавалось и Чехов сердился. В этот момент он увидел Горького и густо покраснел.

Один из друзей Т. Манна вспоминает: "Мы побеседовали с Томасом о делах нашей жизни, и я шел от него по улице с радостным сознанием, что у меня есть друг. И тут что-то заставило меня остановиться и оглянуться. Я увидел в окне квартиры, которую только что покинул, Манна, вооруженного театральным биноклем и глядящего мне вслед. Это продолжалось одно лишь мгновение, голова в окне скрылась с быстротой молнии. Через несколько дней, утром, - было еще очень рано - Манн появился в моей квартире... Я только что встал, потому что довольно поздно лег накануне, и, сонный, еще не умывшись, небрежно, по-утреннему, одетый, сидел на кровати напротив гостя. Гость ни словом не упомянул о случае с биноклем. В моем полусонном мозгу мелькнула мысль: он пришел, чтобы понаблюдать за мной в ранний утренний час и взять на заметку разные подробности - как я выгляжу, как буду вести себя, какое у меня жилье, какие вещи меня окружают".

Хотя кто читал Горького или Манна согласяться, как виртуозно они описывают те черты человека, которые он стесняется вытащить на поверхность и что не будь этих подсматриваний, навряд ли это бы им удалось. Поневоле вспомнишь пословицу: "Любопытство не порок, но большое свинство".

любопытство

Это качество мы встречаем у многих писателей. Вечно испытывал жажду побольше видеть и побольше знать Шишков. "То влекло его в Соликамск, то на Урал, то на Кубань. И всякий раз он возвращался оживленный, обогащенный множеством впечатлений -- всегда сильных и ярких благодаря его тонкой наблюдательности и умению быстро вживаться в новые условия".

И так же как и в случае с наблюдательностью, писательское любопытство отличается от любопытства простого человека незаинтересованностью: любопытство ради любопытства. Целенаправленный сбор материала, наблюдения над тем, что может пригодиться для творчества -- это приходит потом. Но первый импульс -- именно интерес к жизни.

Писатель и "ум"

Очень тонкий вопрос: должен ли быть писатель умным человеком, часто неотделимый от ответа "В литературе дуракам делать нечего". Из личного опыта могу сказать, что советские писатели ни умом, ни эрудицией не блистали. Конечно, с корифеями пера автор этих заметок был знаком лишь наскоком и наездом, но вот c местными знаменитостями общался хорошо. Возможно, кого-то разочарую, но скажу, что умственные способности среди пишущего сословия распределены примерно в той же пропорции и той же степени, что и среди людей любой другой сферы деятельности. Более того, степень таланта и ума часто не совпадали.

Очень умным человеком был, например, поэт Башунов. Кто это? Что он написал такого? Даже в его родном Алтайском крае сегодня вряд ли кто сможет ответить чего вразумительного на этот вопрос не ответит.

И еще одно замечание: как ценится та или иная сфера деятельности в обществе, таков примерно и интеллектуальный уровень его обитателей. В советские времена, когда фигура писателя стояла очень высоко, с одной стороны правильные органы шибко умных туда не пускали, но и откровенных дураков в писательской среде почти не наблюдалось.

Знакомясь с нынешней литературной молодежью прежде всего поражаешься их умственного убожеству, хотя я бы не сказал, что интеллектуальный уровень нынешней молодежи пал по сравнению с предшествующей эпохой. Образовательный да, но это тема другого разговора. Произошла естественная ротация кадров: писатели перестали цениться и умные люди перестали идти в писатели.

И все же вопрос остается. Если обратиться к мировой литературе и попытаться оценить писательский ум по их переписке ли, воспоминаниях современников, интервью, мы столкнемся с той же аномалией: писатели ничем не отличаются от обычных людей.

Умнейшие Бернард Шоу и Оскар Уайльд соседствуют с весьма посредственными Диккенсом и Джеромом К. и снова Джеромом. Не следует переоценивать писателей популярных, думая, что они обладают эдаким кладезем мудрости, чаще всего им нечего больше сказать, кроме того, что они уже сказали. Какой-то невероятный пример для нас русских здесь дает Пушкин. Человек он был, надо признать, не глупый, но весьма дюжинного ума по сравнению со своими приятелями Тургеневым и Чаадаевым, в чем сам охотно и признавался. А главное, как все посредственные люди был долдоном: уж если ему что запало в голову, он это без конца мусолил и твердил: нудно, пафосно. Но с другой стороны: какие стихи! Дело даже не в том, что они хорошие, а в том что многие заключенные там мысли, просто как током ударяют своей верностью и глубиной:

ветреная младость,
Которой ничего не жаль

Но старость ходит острожно
И подозрительно глядит

Это житейские суждения, тот житейский опыт, который сродни мудрости, и от которой Пушкин-человек был также далек как и любой из нас.

В ученье погружен,
Устами праздными жевал он имя бога,
А в сердце грех кипел

Как полк, вертеться он судьбу
Принудить хочет барабаном

Верно или неверно понял Пушкин Карла, но человеческий тип, характер уловлен точно и уложен весь в две строчки.

Любви пленительные сны

А это уже общее суждение. В трех словах три суждения, три размышления о сути любви: "Любовь это сон", "Этот сон приятен", "Любовь это, как правило, самообольщение".

Словом ум писателя -- это было и остается неразгаданной загадкой. Конечно, говоря об уме, нужно вести разговор не столько о его степени, сколько о качестве. Ведь под словами "ум", "умный" находят себе приют самые разнообразные ментальные способности. Конечно, Пушкин многое позаимствовал в источниках и лишь облек заимствованное в стиховую форму: допустим, про старость и молодость, это почти дословное цитирование Буало, которого, похоже, Пушкин знал наизусть (и который в свою очередь перелицовывал Горация), но ведь невозможно высказать умную мысль так сказать своими словами, самому при этом оставаясь дураком. Без подачи под собственным соусом, без переваривания заимствованного чужое торчит из чужого прозведения немым укором компиляции. У Пушкина же этого нет, то есть все это исконное пушкинское.

Много размышлял на тему ума Паскаль:

"существуют два склада ума: один быстро и глубоко постигает следствия, вытекающие из того или иного начала, - это ум проницательный; другой способен охватить множество начал, не путаясь в них, - это ум математический. В первом случае человек обладает умом сильным и здравым, во втором - широким, и далеко не всегда эти свойства сочетаются: сильный ум в то же время может быть ограниченным, широкий ум - поверхностным".

Это наблюдение комическим образом подтвердилось в его собственной жизни. В 1658 Паскалем были поставлены и решены 5 задач по циклоиде. Его друзья-сектанты янсенисты тут же ухватились за этот случай и объявили конкурс на всю Европу по решению данных задач. Естественно, победил Паскаль, так как решение у него уже было готово заранее. Вот так и делаются в мире кокурсы.

И больше никто этих задач не решил. Так прославленный Гюйгенс справился только с тремя. Но.. при этом "он изобрел циклоидальный маятник и применил его в часах, показав, что период колебаний не зависит от амплитуды в случае, когда маятник описывает циклоиду, для чего требуется специальное приспособление также циклоидальной формы". А молодой английский человек по фамилии Рен вообще не решил ни одной. Однако он сумел разрешить частную проблему о спрямлении кривых, то есть о нахождении длины циклоиды и это всего лишь одно частное решение обладало громадной практической ценностью, едва ли не превосходившей по своему значению решение никому не нужных чисто теоретических проблем. То есть Рен не отличился широтой, зато очень глубоко влез в одну из проблем, что, кстати, очень высоко оценил Паскаль и написал ему свое восхищение.

Много также размышлял о проблеме ума Кант. Он среди прочего очень детально провел различие между умом практическим и теоретическим. Последний заключается в способности выводить правила, тогда как первый в способности применять их к жизни -- в способности суждения. "Отсутствие способности суждения есть, собственно, то, что называют глупостью, и против этого недостатка лекарства нет. Тупой или ограниченный ум, которому недостает лишь надлежащей силы рассудка и собственных понятий, может обучением достигнуть даже учености. Но так как в таких случаях подобным людям обычно недостает способности суждения... то нередко можно встретить весьма ученых мужей, которые, применяя свою науку, на каждом шагу обнаруживают этот непоправимый недостаток".

Интересную иллюстрацию этой мысли можно найти у Моруа в его рассуждении о честолюбцах.

"трое самых блестящих теоретиков честолюбия, быть может, самых активных - Рец, Макиавелли, Стендаль - потерпели крах в своей мирской жизни. Из этого, вероятно, следует сделать вывод, что слишком живой ум не является удачным оружием в борьбе. Люди подобного темперамента выводят из наблюдений за фактами общие истины и руководствуются блестящими формулами в выборе норм поведения. Но самый блестящий ум может ошибаться и самые сильные максимы могут привести к заблуждению того, кто считает их абсолютными. Разум рождает общие идеи, деятельность состоит из особых случаев".

Вот ведь и сам Кант, когда он взялся рассуждать о том, допустима ли ложь, да еще ударился в житейскую сфеу, понес такую ахинею, что только и остается сказать: "даже у такого ученого философа отсутствие способности суждения в море житейских коллизий, оборачивается полнейшей глупостью".

Но все эти рассуждения и размышления об уме и многие другие очень интересные и важные разбиваются однако в прах, когда дело идет о писательском уме.

"О памяти не стоит даже и заикаться. Люди с пылким воображением никогда ничего не запоминают. Их память - чистая фикция. Явление, которое они вчера наблюдали с безупречной, как им казалось, трезвостью и вниманием, завтра в их сознании фантазеров может измениться до неузнаваемости.

Эта способность перерабатывать воспринимаемое располагает всеми средствами, какие ей только может предоставить активная, хотя и скрываемая психическая деятельность. Страсти, стремления, особенно несбывшиеся или невыявленные, мечты, сны, образы, пристрастия, опасения, стыд - все, чем каждый человек заполняет свое одиночество, у художника становится его творческой лабораторией. Там происходит угадывание, прочувствование, постижение явлений, с которыми он никогда не сталкивался, которые как будто бы ему совершенно чужды. Как будто бы - на самом же деле они в нем существуют, иногда он отдает себе в этом отчет и даже развивает их в своих самых сокровенных мыслях, иногда же они таятся в нем как бы смотанными в клубок; от чьего-то жеста, выражения лица, неожиданного слова этот клубок вдруг разматывается".

Как и почему становятся писателями

Разнообразны мотивы, приводящие человека на писательскую стезю. Два наиболее существенных, по сложившейся традиции, ради денег или славы, мне как раз представляются побочными. Деньги, кому из жадности, кому, чтобы просто на что жить, нужны всем. Но скорее люди стараются заработать денег, чтобы быть писателями, чем идут в писатели за заработком: слишком ненадежна и необеспечена эта отрасль. Единицы преуспевают -- массы остаются за порогом безвестности. Жажда славы -- мотив более существенный, однако опять же человек, став писателем, жаждет славы, в какой бы форме она ни понималась -- от всеобщей популярности до уважения знатоков, -- а не выбирает писательскую карьеру ради славы. То есть какими бы сильными эти мотивы ни были, они вторичны. Хотя нельзя не отметить, что эти мотивы могут быть очень значимы и даже определяющи при создании отдельных произведений, но это уже другой разговор.

Теперь кратенько набросаем внутренние мотивы обращения к литературной сфере.

1) Писателями становятся люди, которым действительность не предоставляет поле для деятельности

То есть писатель -- это неудачник на других поприщах славы, как лучший тренер, это не бывший лучший футболист, но и не человек чуждый спорту, а кому не удалось реализовать себя как игроку. Классический пример здесь герцог де Сен-Симон. Ему Людовик XIV, верный своей идее двигать выдающихся незнатностей вперед родовитого дворянства откопал почетную, но малозначительную должность при дворе, однако, как и другим знатным отпрыскам, переживший гражданскую войну, которой современники д'Аратаньяна чуть не угробили и Францию и королевский трон, запретил покидать Версаль. Тому не оставалось ничего другого, как наблюдать за придворными нравами и впоследствии отразить их в своих знаменитых мемуарах. Но сколько желчи против короля он вылил там за свою неудавшуюся карьеру! Другой француз, Ламартин с горечью говорит в своих мемуарах, что, будучи рожден государственным мужем, он стал вместо этого поэтом.

Стремился повлиять своими писаниями на общество и Карлейль. Но убедившись, что литературный труд - всего лишь плохая замена действию, после книги о Кромвеле он уже больше ничего не писал, перейдя на прямую публицистику.

2) Писательство -- это бегство от действительности

Или, как писал Пиранделло: "Я пишу, чтобы освободиться от жизни. Если у меня нет замысла для пьесы или романа, я чувствую себя так, словно сам господь бог отрекся от меня".

С "духом бегства" близко связано чувство собственного несовершенства. "В творчестве я щедро наделял себя всем, чего мне недоставало в жизни" (Шатобриан). Создается вымышленный мир, потому что мир действительный превратил человека в существо убогое и разочарованное. Сенкевич, хромой и довольно тщедушный, упивался на вымышленных поединках ловкостью и мужеством героев. Характерно, однако, что его любимым героем стали не красавцы и мощнаги типа Кмишица, а коротышка, забияка Володыевский, как бы второе "я" писателя.

3) К писательству толкает желание обрести духовную независимость

Стремление к независимости заставляет человека нарушать обычный ход вещей, предопределяет судьбу сильных личностей, рождает авантюристов и пионеров, заставляет человека пускать корни на дотоле пустых и неисследованных пространствах всех континентов. Искусство становится волшебной палочкой, извлекающей из хаоса явлений действительности новый, неведомый мир; вместе с тем оно оказывается скипетром, которому этот созданный мир подчиняется беспрекословно.

4) Писателя приводит в литературу писательский инстинкт

Этой чертой, присущей всем людям, является потребность выразить в слове всякое явление жизни и тесно связанную с этим потребность выразить самого себя. Все люди по природе своей болтливы. Писатель просто обладает большей силой и энергией в реализации этого чувства. "Я стал писателем потому, что был заикой: и потому особенно хотел высказать на бумаге всё, что накопилось," -- пишет о себе советский писатель Эммануил Казаков. "Я пишу потому, что видел людей и вещи, о которых мне хочется рассказать. Я даже думаю, что обязан об этом рассказать" (Э. Колдуэлл).

Тот же приводит Казаков и другой мотив своего творечеста: "Задумал я не более, не менее, как возродить и оживить жанр русского рассказа - со всеми вытекающими отсюда последствиями".

Мне этот мотив представляется несерьезным. Нет, конечно, можно взяться за работу, желая превзойти кого-то в чем-то, скажем, в романе. Но далеко на этом пути не уйдешь. Такой мотив скорее следует рассматривать как повод взяться за перо в конкретном случае. Марк Твен, прочитав детскую повесть М. Дожд "Серебряные коньки", запальчиво воскликнул: "Да я таких книжек с десяток могу накатать, времени только жаль". И все же накатал с ходу "Повесть о хорошем мальчике", "Повесть о плохом мальчике" и еще несколько таких же рассказов, которые однако далеко вышли за рамки первоначального соперничества и вобрали в себя нелегкий жизненный опыт детских лет писателя.

5) Писателем движет стремление к духовному самоочищению

То есть литература часто выполняет роль исповеди.Как и всякая исповедь, литературная исповедь снимает тяжесть с души человека, освобождает его от терзаний, от навязчивых чувств или мыслей. "Я привык, - признается Гёте, - претворять в образы, в поэзию все, что меня радует, печалит и мучит. Все мои произведения - фрагменты одной большой исповеди". Французский исследователь Гонзаг Труц, пытался доказать, что трагедии Расина представляют собой не что иное, как вереницу актов одной огромной трагедии внутренней жизни их автора.

6) Дух соперничества

Еще сильнее и еще чаще дают себя чувствовать соперничество и тщеславие, желание сравняться с другими или быть лучше их, стремление занять более высокое место в мире слова и мысли или же потребность вырваться из-под наклеенного ярлыка, а то и соперничество с самим собой, типа "я и так могу, я и так".

Для крупных писателей, крупных по духу, а не по общественной позиции, соперничество выливается мыслью "я лучше", то у мелких гнездится подленькой мыслишкой "а я чем хуже".

Вот и у нас на Алтае был и все еще процветает такой писатель, не писатель. Назовем его Гришин. Долгое время он был корреспондентом за рубежом, а в конце перестройки был выписан к нам для возглавления писательской организации. Одна беда: не было у него второй книги, чтобы быть принятым в члены Союза, без чего понятно возглавлять его было как-то неудобно. Быстро сварганили ему книгу из его репортажей, однако дух перестройки уже веял над строной, и Москва зарубила ее публикацию (кто не знает, без одобрения Госкомитета по делам печати, полиграфии и книжной торговли ни одно издательство не имело права выпускать книгу).

И вот я помню, как он сидел у нас горестно в издательстве, чего-то ждал, а пока отсутствующим взглядом листал БСЭ. И вдруг резко встрепенулся:

-- Ну вот же, вот. Читайте, читайте, что написано в энциклопедии.

И он волнуясь и глотая слова, стал читать:

-- "Расцвет таланта Эль Греко наступил в Испании, куда он переехал около 1577 (не получив признания при дворе в Мадриде.. в Толедо).. В иллюзорно-беспредельном живописном пространстве.. вытянутые пропорции создают эффект стремительного.. Ведущее значение.. колорит.. неожиданных рефлексов.. спокойной игре контрастирующих цветов". Вот видите, видите, а я разве написал не то же самое?

-- Ну и?

-- Значит я все правильно написал. Какое они имели право запрещать мою книгу? Эта Москва, она нас всех достала. Совершенно не дают ходу нам провинциальным писателям, хотя мы ничуть не хуже московских.

Вот и в такой форме существует дух соперничества.

7) О славе

Какой же писатель не мечтает о славе? Повторив еще раз общеизвестную истину, от которой никуда не деться, все же внесем некоторые штрихи в этот феномен, при пристальном взгляде страдающий солидной неоднозначностью. Часто под этими сладкими звуками понимаются разные вещи:

а) популярность

б) тщеславие

в) стремеление к пониманию или хотя бы сочуствие

8) Я пишу, потому что пишу

Или как любил говорить Портос: "Я дерусь потому что дерусь". Не следует также недооценивать и таких на первый взгляд малосущественных чувств, как простое удовольствие, приятность. Они определяют не только те ранние периоды в творчестве писателя, когда он, впервые склоняясь над листом бумаги, пьянеет от слов, но и они же вкладывают писателю перо в руки и в более поздние периоды, и это случается чаще, чем можно предположить. Сколько раз бывало, особенно у поэтов, что слово рождалось, как песнь, из одной только радости, от полноты жизненных сил!

Содержание

Hosted by uCoz