Quentin Durward/Квентин Дорвард

CHAPTER IV: THE DEJEUNER

english	Русский
Sacred heaven! what masticators! what bread! YORICK'S TRAVELS	Святые небеса! Какие челюсти! И что за хлеб!"Путешествия Йорика"
We left our young stranger in France situated more comfortably than he had found himself since entering the territories of the ancient Gauls.	Итак, на долю нашего юного чужестранца выпала такая удача, какой он еще не видывал с минуты вступления на землю древней Галлии [Галлия -- название Франции во времена Древнего Рима.].
The breakfast, as we hinted in the conclusion of the last chapter, was admirable. There was a pate de Perigord, over which a gastronome would have wished to live and die, like Homer's lotus eaters [see the Odyssey, chap. ix, where Odysseus arrives at the land of the Lotus eaters: "whosoever of them ate the lotus's honeyed fruit resolved to bring tidings back no more and never to leave the place, but with the Lotus eaters there desired to stay, to feed on lotus and forget his going home." Palmer's Translation.], forgetful of kin, native country, and all social obligations whatever. Its vast walls of magnificent crust seemed raised like the bulwarks of some rich metropolitan city, an emblem of the wealth which they are designed to protect. There was a delicate ragout, with just that petit point de l'ail [a little flavor of garlic. The French is ungrammatical.] which Gascons love, and Scottishmen do not hate. There was, besides, a delicate ham, which had once supported a noble wild boar in the neighbouring wood of Mountrichart. There was the most exquisite white bread, made into little round loaves called boules (whence the bakers took their French name of boulangers), of which the crust was so inviting, that, even with water alone, it would have been a delicacy. But the water was not alone, for there was a flask of leather called bottrine, which contained about a quart of exquisite Vin de Beaulne. So many good things might have created appetite under the ribs of death. What effect, then, must they have produced upon a youngster of scarce twenty, who (for the truth must be told) had eaten little for the two last days, save the scarcely ripe fruit which chance afforded him an opportunity of plucking, and a very moderate portion of barley bread? He threw himself upon the ragout, and the plate was presently vacant -- he attacked the mighty pasty, marched deep into the bowels of the land, and seasoning his enormous meal with an occasional cup of wine, returned to the charge again and again, to the astonishment of mine host, and the amusement of Maitre Pierre.	Завтрак, как мы уже сказали в конце предыдущей главы, удался на славу. Был тут и знаменитый перигорский пирог, за который истинный любитель охотно положил бы свою жизнь, как те гомеровские герои, которые, отведав лотоса, забывали и родину, и близких, и свои общественные обязанности [В поэме Гомера "Одиссея" рассказывается о сказочной стране лотофагов, которые питались растением -- лотосом Путники, попавшие в эту страну и отведавшие лотоса, забывали сваю родню.]. Его аппетитно подрумяненная корка вздымалась подобно крепостной стене вокруг богатого города, поставленной, чтобы охранять его несметные сокровища. Было тут и сочное рагу с чесночной приправой, любимое кушанье гасконцев, которое, однако, признают и шотландцы. Был великолепный окорок, еще недавно составлявший часть благородного вепря из соседнего Монришарского леса. Белые круглые булочки с румяной коркой были сами по себе так вкусны, что могли показаться лакомством, если бы даже их пришлось запивать простой водой. Но на столе, кроме воды, красовалась еще кожаная фляга почтенных размеров, так называемый "сапожок", вмещавший около кварты превосходного вина. Такое обилие вкусных блюд способно было и в мертвом возбудить аппетит. Поэтому легко себе представить, какое действие они произвели на здорового двадцатилетнего молодца, который (уж если говорить правду) два последних дня питался только случайно попадавшимися ему по дороге недозрелыми плодами да небольшим куском ячменного хлеба. Теперь он первым делом набросился на рагу и живо очистил все блюдо; потом смело атаковал величественный пирог и, не теряя времени, врезался в самую его середину. Запивая каждую солидную порцию стаканчиком доброго вина, он несколько раз возобновлял свои нападения на блюдо с пирогом, к изумлению трактирщика и к удовольствию дядюшки Пьера.
The latter indeed, probably because he found himself the author of a kinder action than he had thought of, seemed delighted with the appetite of the young Scot; and when, at length, he observed that his exertions began to languish, endeavoured to stimulate him to new efforts by ordering confections, darioles [cream cakes], and any other light dainties he could think of, to entice the youth to continue his meal. While thus engaged, Maitre Pierre's countenance expressed a kind of good humour almost amounting to benevolence, which appeared remote from its ordinary sharp, caustic, and severe character. The aged almost always sympathize with the enjoyments of youth and with its exertions of every kind, when the mind of the spectator rests on its natural poise and is not disturbed by inward envy or idle emulation.	Этот последний (должно быть, от радости, что ему удалось нечаянно сделать доброе дело), казалось, от души восхищался аппетитом шотландца; заметив, что рвение его молодого друга стало наконец ослабевать, он приказал подать варенье, печенье и всевозможные тонкие лакомства, чтобы возбудить его угасающий аппетит. Пока Дорвард насыщался, лицо наблюдавшего за ним дядюшки Пьера приняло добродушное и даже благосклонное выражение, мало отвечавшее его обычно насмешливому и суровому виду. Люди пожилые всегда готовы сочувствовать радостям молодой жизни, если только зависть или бесплодное соперничество не нарушают их душевного равновесия.
Quentin Durward also, while thus agreeably employed, could do no otherwise than discover that the countenance of his entertainer, which he had at first found so unprepossessing, mended when it was seen under the influence of the Vin de Beaulne, and there was kindness in the tone with which he reproached Maitre Pierre, that he amused himself with laughing at his appetite, without eating anything himself.	Как ни был Квентин Дорвард поглощен своим приятным занятием, он не мог не заметить, что лицо его нового знакомого, показавшееся ему вначале таким отталкивающим, теперь, под влиянием выпитого вина, стало казаться гораздо более привлекательным. Поэтому он обратился к дядюшке Пьеру и самым дружеским тоном стал упрекать его, что тот все время посмеивался над его аппетитом, а сам ни до чего не дотронулся.
"I am doing penance," said Maitre Pierre, "and may not eat anything before noon, save some comfiture and a cup of water. -- Bid yonder lady," he added, turning to the innkeeper, "bring them hither to me."	-- Я исполняю епитимью [Епитимья -- наказание (пост, длительные молитвы), налагаемое церковью за проступки против церковных предписаний.], -- отвечал дядюшка Пьер, -- и до самого полудня не могу есть ничего, кроме засахаренных фруктов и стакана воды... Скажи, кстати, той особе наверху, -- добавил он, обращаясь к хозяину гостиницы, -- чтобы она принесла мне закусить.
The innkeeper left the room, and Maitre Pierre proceeded,	Хозяин вышел, а дядюшка Пьер продолжал:
"Well, have I kept faith with you concerning the breakfast I promised you?"	Ну, как же, по-твоему, сдержал я свое обещание накормить тебя завтраком?
"The best meal I have eaten," said the youth, "since I left Glen Houlakin."	-- Я в первый раз так славно поел с тех пор, как покинул Глен-хулакин, -- отвечал юноша.
"Glen -- what?" demanded Maitre Pierre. "Are you going to raise the devil, that you use such long tailed words?"	-- Глен?.. Как ты сказал? Повтори-ка! Уж не собираешься ли ты вызвать дьявола своими колдовскими словами?
"Glen Houlakin," answered Quentin good humouredly, "which is to say the Glen of the Midges, is the name of our ancient patrimony, my good sir. You have bought the right to laugh at the sound, if you please."	-- Глен-хулакин -- название нашего старинного родового поместья, сударь, -- добродушно ответил Дервард, -- и в переводе на ваш язык означает "Долина мошек" Но если вам нравится потешаться над этим названием -- смейтесь сколько угодно: вы ведь купили себе это право.
"I have not the least intention to offend," said the old man; "but I was about to say, since you like your present meal so well, that the Scottish Archers of the guard eat as good a one, or a better, every day."	-- У меня и в мыслях не было тебя обидеть, -- сказал дядюшка Пьер. -- Я просто хотел тебе объяснить, раз мой завтрак тебе понравился, что шотландские стрелки королевской гвардии всякий день завтракают так же, если не лучше.
"No wonder," said Durward; "for if they be shut up in the swallows' nests all night, they must needs have a curious appetite in the morning."	-- Это меня не удивляет, -- заметил Дорвард. -- Воображаю, какой у них разыгрывается аппетит после ночи, проведенной взаперти в этих "ласточкиных гнездах"!
"And plenty to gratify it upon," said Maitre Pierre. "They need not, like the Burgundians, choose a bare back, that they may have a full belly -- they dress like counts, and feast like abbots."	-- Зато они и удовлетворяют его с избытком, -- сказал дядюшка Пьер. -- Им не приходится, подобно бургундцам, выбирать между голой спиной и пустым желудком. Они одеваются, как вельможи, а едят, как аббаты.
"It is well for them," said Durward.	-- Тем лучше для них, -- заметил Дорвард.
"And wherefore will you not take service here, young man? Your uncle might, I dare say, have you placed on the file when there should a vacancy occur. And, hark in your ear, I myself have some little interest, and might be of some use to you. You can ride, I presume, as well as draw the bow?"	-- Но почему бы тебе самому не стать в их ряды, молодой человек? Я уверен, что твой дядя мог бы легко тебя устроить на первое освободившееся место. Да и я сам, сказать по правде, имею кое-какие связи и мог бы быть тебе полезен. Надеюсь, ты ездишь верхом не хуже, чем стреляешь из лука?
"Our race are as good horsemen as ever put a plated shoe into a steel stirrup; and I know not but I might accept of your kind offer. Yet, look you, food and raiment are needful things, but, in my case, men think of honour, and advancement, and brave deeds of arms. Your King Louis -- God bless him, for he is a friend and ally of Scotland -- but he lies here in this castle, or only rides about from one fortified town to another; and gains cities and provinces by politic embassies, and not in fair fighting. Now, for me, I am of the Douglases' mind, who always kept the fields, because they loved better to hear the lark sing than the mouse squeak."	-- Никто из Дорвардов не уступит любому наезднику, когда-либо ставившему кованый башмак в стальное стремя. Ваше любезное предложение, конечно, очень соблазнительно: пища и одежда -- вещи, необходимые в жизни; но люди с моим характером мечтают, видите ли, о почестях, о славе и о военных подвигах. Ваш же король Людовик -- да хранит его господь, ведь он друг и союзник Шотландии! -- заперся в своем замке, на коня садится только затем, чтоб переехать из одной крепости в другую, а города и целые провинции приобретает не славными битвами, но переговорами да союзами. Ну и пусть... Только я придерживаюсь мнения Дугласов [Дугласы -- знаменитый в средние века род шотландских феодалов, которые отличались воинственностью и соперничали с королями Шотландии.], которые всегда предпочитали открытое поле, потому что больше любили пение жаворонков, чем писк мышей.
"Young man," said Maitre Pierre, "do not judge too rashly of the actions of sovereigns. Louis seeks to spare the blood of his subjects, and cares not for his own. He showed himself a man of courage at Montl'hery."	-- Не следует так дерзко судить о действиях государей, молодой человек! -- строго заметил дядюшка Пьер. -- Людовик не хочет зря проливать кровь своих подданных, но он не трус. Он доказал это в битве при Монлери.
"Ay, but that was some dozen years ago or more," answered the youth -- "I should like to follow a master that would keep his honour as bright as his shield, and always venture foremost in the very throng of the battle."	-- Да, но ведь с тех пор прошло двенадцать лет, если не больше, -- ответил юноша. -- Нет, я охотнее служил бы государю, слава которого была бы так же блестяща, как его щит, и который был бы всегда первым на поле боя.
"Why did you not tarry at Brussels, then, with the Duke of Burgundy? He would put you in the way to have your bones broken every day; and, rather than fail, would do the job for you himself -- especially if he heard that you had beaten his forester."	-- Почему же ты не остался в Брюсселе у герцога Бургундского? У него по крайней мере ты бы каждый день имел случай переломать себе кости, а если бы ты не сумел им воспользоваться, то герцог и сам позаботился бы об этом, особенно если б узнал, что ты отколотил его лесника.
"Very true," said Quentin; "my unhappy chance has shut that door against me."	-- Это правда. Что ж, видно, не судьба; этот путь навсегда закрыт для меня, -- сказал Квентин.
"Nay, there are plenty of daredevils abroad, with whom mad youngsters may find service," said his adviser. "What think you, for example, of William de la Marck?"	-- Впрочем, на свете много одержимых, у которых молодые безумцы всегда найдут себе дело, -- продолжал дядюшка Пьер. -- Что ты скажешь, например, о Гийоме де ла Марке?
"What!" exclaimed Durward, "serve Him with the Beard -- serve the Wild Boar of Ardennes -- a captain of pillagers and murderers, who would take a man's life for the value of his gaberdine, and who slays priests and pilgrims as if they were so many lance knights and men at arms? It would be a blot on my father's scutcheon for ever."	-- Как! Об Арденнском Бородатом Вепре? -- воскликнул Дорвард. -- Об этом атамане грабителей и убийц, готовых укокошить первого встречного, чтобы завладеть его плащом, убивающих безоружных священников и пилигримов так спокойно, как если б это были воины и стрелки? Нет, служить ему -- значило бы навеки запятнать герб моего отца!
"Well, my young hot blood," replied Maitre Pierre, "if you hold the Sanglier [Wild Boar] too unscrupulous, wherefore not follow the young Duke of Gueldres?"	-- Ну ладно, ладно, горячка, -- сказал дядюшка Пьер. -- Если уж ты так щепетилен, отчего бы тебе не попытать счастья у молодого герцога Гельдернского?
[Adolphus, son of Arnold and of Catherine de Bourbon. . . . He made war against his father; in which unnatural strife he made the old man prisoner, and used him with the most brutal violence, proceeding, it is said, even to the length of striking him with his hand. Arnold, in resentment of this usage, disinherited the unprincipled wretch, and sold to Charles of Burgundy whatever rights he had over the duchy of Gueldres and earldom of Zutphen. . . . S.]	Нет соответствия
"Follow the foul fiend as soon," said Quentin. "Hark in your ear -- he is a burden too heavy for earth to carry -- hell gapes for him! Men say that he keeps his own father imprisoned, and that he has even struck him -- can you believe it?"	Вы бы еще сказали -- у самого черта! -- воскликнул Дорвард. -- И как только земля его носит, когда его ждут не дождутся в преисподней! Ведь говорят, он держит в тюрьме своего родного отца.., и, верите ли, будто он даже осмелился поднять на него руку...
Maitre Pierre seemed somewhat disconcerted with the naive horror with which the young Scotsman spoke of filial ingratitude, and he answered,	Наивный ужас, с которым молодой шотландец отзывался о сыновней неблагодарности герцога Гельдернского, казалось, немного смутил его собеседника.
"You know not, young man, how short a while the relations of blood subsist amongst those of elevated rank;" then changed the tone of feeling in which he had begun to speak, and added, gaily,	-- Ты еще, видно, не знаешь, юнец, как мало значат узы крови у знатных людей, -- ответил он и, поспешно переходя из чувствительного тона в шутливый, добавил:
"besides, if the Duke has beaten his father, I warrant you his father hath beaten him of old, so it is but a clearing of scores."	-- Впрочем, если даже допустить, что герцог ударил отца, то отец, я ручаюсь, столько раз колотил его в детстве, что они только свели старые счеты.
"I marvel to hear you speak thus," said the Scot, colouring with indignation; "gray hairs such as yours ought to have fitter subjects for jesting. If the old Duke did beat his son in childhood, he beat him not enough; for better he had died under the rod, than have lived to make the Christian world ashamed that such a monster had ever been baptized."	-- Как вы можете так говорить! -- воскликнул шотландец, вспыхнув от негодования. -- Стыдно, сударь, в ваши лета позволять себе подобные шутки! Если даже старый герцог и бил своего сына, так, значит, мало бил, потому что лучше бы этому сыну умереть под розгами, чем оставаться жить к стыду всего христианского мира!
"At this rate," said Maitre Pierre, "as you weigh the characters of each prince and leader, I think you had better become a captain yourself; for where will one so wise find a chieftain fit to command him?"	-- Строго же ты, как я посмотрю, судишь государей и военачальников! По-моему, лучшее, что ты можешь сделать, -- это поскорее стать самому полководцем: где уж такому мудрецу найти себе достойного вождя!
"You laugh at me, Maitre Pierre," said the youth, good humouredly, "and perhaps you are right; but you have not named a man who is a gallant leader, and keeps a brave party up here, under whom a man might seek service well enough."	-- Вы смеетесь надо мной, дядюшка Пьер, -- ответил юноша добродушно. -- Может быть, вы и правы. Однако вы не назвали мне еще одного храброго предводителя, у которого под командой превосходное войско и кому можно служить с честью.
"I cannot guess whom you mean."	-- Я не понимаю, о ком ты говоришь.
"Why, he that hangs like Mahomet's coffin [there is a tradition that Mahomet's coffin is suspended in mid air Without any support, the most generally accepted explanation being that the coffin is of iron and is placed between two magnets] (a curse be upon Mahomet!) between the two loadstones -- he that no man can call either French or Burgundian, but who knows to hold the balance between them both, and makes both of them fear and serve him, for as great princes as they be."	-- Да о том, кто, подобно гробу Магомета -- да будет проклят этот лжепророк! -- находится меж двух магнитов, о том, кого нельзя причислить ни к французам, ни к бургундцам и кто, ловко удерживая равновесие между ними, сумел внушить страх двум великим государям и, несмотря на все их могущество, заставил служить себе.
"I cannot guess whom you mean," said Maitre Pierre, thoughtfully.	-- И все-таки я не могу взять в толк, о ком ты говоришь, -- проговорил задумчиво дядюшка Пьер.
"Why, whom should I mean but the noble Louis de Luxembourg, Count of Saint Paul, the High Constable of France? Yonder he makes his place good with his gallant little army, holding his head as high as either King Louis or Duke Charles, and balancing between them like the boy who stands on the midst of a plank, while two others are swinging on the opposite ends."	-- Да о ком же, как не о благородном Людовике Люксембургском, графе де Сен-Поль, великом коннетабле Франции, который во главе небольшого войска сумел удержать свои владения и теперь так же высоко держит голову, как и сам король Людовик или герцог Карл! О ком же, как не о графе, который, словно мальчик в игре, твердо стоит на середине доски, тогда как два других качаются, стоя на ее концах!
[This part of Louis XI's reign was much embarrassed by the intrigues of the Constable Saint Paul, who affected independence, and carried on intrigues with England, France, and Burgundy at the same time. According to the usual fate of such variable politicians, the Constable ended by drawing upon himself the animosity of all the powerful neighbours whom he had in their turn amused and deceived. He was delivered up by the Duke of Burgundy to the King of France, tried, and hastily executed for treason, A. D. 1475. S.]	[В тот период Людовику XI доставляли много затруднений интриги Людовика Люксембургского, графа де Сен-Поля. Добиваясь независимости, граф интриговал одновременно против Англии, Франции и Бургундии, и, как это часто случается с людьми, ведущими вероломную политику, Сен-Поль, пожалованный Людовиком XI в 1465 году званием коннетабля, кончил тем, что вооружил против себя своих могущественных соседей, каждому из которых по очереди изменял. Наконец герцог Бургундский выдал его французскому королю; его судили и быстро казнили за измену в декабре 1475 года. (Примеч. автора.]).
"He is in danger of the worst fall of the three," said Maitre Pierre. "And hark ye, my young friend, you who hold pillaging such a crime, do you know that your politic Count of Saint Paul was the first who set the example of burning the country during the time of war? and that before the shameful devastation which he committed, open towns and villages, which made no resistance, were spared on all sides?"	-- Зато падение грозит ему гораздо большей опасностью, чем двум другим, -- заметил дядюшка Пьер. -- Но послушай, мой друг... Ты считаешь грабеж таким страшным преступлением, а известно ли тебе, что твой тонкий политик граф де Сен-Поль первый подал пример, совершая грабежи и поджоги в завоеванных провинциях, и что до совершенных им постыдных опустошений воевавшие стороны всегда щадили сдавшиеся без сопротивления или беззащитные города и селения?
"Nay, faith," said Durward, "if that be the case, I shall begin to think no one of these great men is much better than another, and that a choice among them is but like choosing a tree to be hung upon. But this Count de Saint Paul, this Constable, hath possessed himself by clean conveyance of the town which takes its name from my honoured saint and patron, Saint Quentin" [it was by his possession of this town of Saint Quentin that the Constable was able to carry on those political intrigues which finally cost him so dear. S.] (here he crossed himself), "and methinks were I dwelling there, my holy patron would keep some look out for me -- he has not so many named after him as your more popular saints -- and yet he must have forgotten me, poor Quentin Durward, his spiritual godson, since he lets me go one day without food, and leaves me the next morning to the harbourage of Saint Julian, and the chance courtesy of a stranger, purchased by a ducking in the renowned river Cher, or one of its tributaries."	-- Если так, то, клянусь честью, я начинаю думать, что все эти знатные господа стоят друг друга и что выбирать между ними -- все равно что выбирать дерево, на котором тебя должны повесить! Но, видите ли, этот граф де Сен-Поль, коннетабль [Коннетабль -- звание, соответствующее должности главнокомандующего королевской армией; крупный феодал, пожалованный этим званием, мог и не занимать должности главнокомандующего.], владеет городом, который носит имя моего покровителя, святого Квентина [То обстоятельство, что коннетабль владел городом Сен-Кантеном, дало ему возможность вести сложные политические интриги, за которые он впоследствии так дорого заплатил. (Примеч. автора.]) (здесь шотландец перекрестился), и мне сдается, что, живи я в этом городе, мой святой, может быть, и обратил бы на меня свое милостивое внимание, потому что не так уж много носящих это имя и у него досуга больше, чем у других ваших святых с известными именами. А теперь он и думать забыл о бедном Квентине Дорварде, своем духовном сыне, иначе не оставил бы его на целый день без пищи и на следующее утро не предоставил бы его покровительству святого Юлиана и случайной любезности чужестранца, купленной ценою холодного купания в вашем знаменитом Шере или в одном из его притоков.
"Blaspheme not the saints, my young friend," said Maitre Pierre. "Saint Julian is the faithful patron of travellers; and, peradventure, the blessed Saint Quentin hath done more and better for thee than thou art aware of."	-- Не богохульствуй, приятель, и никогда не делай святых предметом шутки! -- строго сказал дядюшка Пьер. -- Святой Юлиан -- надежный покровитель всех странников, а святой Квентин сделал для тебя, быть может, больше, чем ты полагаешь.
As he spoke, the door opened, and a girl rather above than under fifteen years old, entered with a platter, covered with damask, on which was placed a small saucer of the dried plums which have always added to the reputation of Tours, and a cup of the curiously chased plate which the goldsmiths of that city were anciently famous for executing with a delicacy of workmanship that distinguished them from the other cities of France, and even excelled the skill of the metropolis. The form of the goblet was so elegant that Durward thought not of observing closely whether the material was of silver, or like what had been placed before himself, of a baser metal, but so well burnished as to resemble the richer ore.	Пока он говорил, дверь отворилась и в комнату вошла девушка лет шестнадцати. Она несла покрытый узорчатой салфеткой поднос, на котором стояли небольшое блюдо с черносливом, которым всегда славился город Тур, и изящный серебряный кубок чеканной работы -- произведение мастеров того же города, затмевавших в этом тонком искусстве мастеров не только других городов Франции, но даже и других стран. Дорвард невольно загляделся на прекрасный кубок, не думая о том, серебряный он или оловянный, как и та кружка, из которой он пил и которая была так хорошо отполирована, что казалась серебряной.
But the sight of the young person by whom this service was executed attracted Durward's attention far more than the petty minutiae of the duty which she performed.	Однако, случайно взглянув на прислуживавшую юную девушку, он сейчас же сосредоточил на ней все свое внимание.
He speedily made the discovery that a quantity of long black tresses, which, in the maiden fashion of his own country, were unadorned by any ornament, except a single chaplet lightly woven out of ivy leaves, formed a veil around a countenance which, in its regular features, dark eyes, and pensive expression, resembled that of Melpomene [the Muse of tragedy], though there was a faint glow on the cheek, and an intelligence on the lips and in the eye, which made it seem that gaiety was not foreign to a countenance so expressive, although it might not be its most habitual expression. Quentin even thought he could discern that depressing circumstances were the cause why a countenance so young and so lovely was graver than belongs to early beauty; and as the romantic imagination of youth is rapid in drawing conclusions from slight premises, he was pleased to infer, from what follows, that the fate of this beautiful vision was wrapped in silence and mystery.	Его сразу поразило ее прелестное личико, обрамленное густыми черными волосами, заплетенными в мелкие косы и перевитыми гирляндой простого плюща, как носили шотландские девушки. Правильные черты, темные глаза и задумчивое выражение придавали ей сходство с Мельпоменой [Мельпомена -- в мифах древних греков одна из муз -- покровительница трагедии.], а вспыхивавший по временам на лице ее слабый румянец и беглая улыбка, порхавшая вокруг ее губ и мелькавшая во взгляде, позволяли предполагать, что ей не чуждо веселье, хотя, может быть, она и не часто бывает в веселом настроении. Квентину почудилось, что какое-то затаенное горе накладывает на это красивое юное лицо не свойственный молодости отпечаток серьезности; а так как юноша с романтическим воображением всегда скор на заключения, то он тут же решил, что жизнь прелестной незнакомки связана с какой-то тайной.
"How now, Jacqueline?" said Maitre Pierre, when she entered the apartment. "Wherefore this? Did I not desire that Dame Perette should bring what I wanted? -- Pasques dieu! -- Is she, or does she think herself, too good to serve me?"	-- Это еще что? Что это значит, Жаклина? -- сказал дядюшка Пьер, едва девушка успела войти. -- Разве я не приказал, чтобы завтрак мне принесла госпожа Перетта? Черт возьми! Или она слишком хороша, чтобы служить мне?
"My kinswoman is ill at ease," answered Jacqueline, in a hurried yet a humble tone, -- "ill at ease, and keeps her chamber."	-- Тетушка не совсем здорова, -- ответила Жаклина торопливо, но почтительно. -- Ей нездоровится, и она не выходит из своей комнаты.
"She keeps it alone, I hope!" replied Maitre Pierre, with some emphasis; "I am vieux routier [one who is experienced in the ways of the world], and none of those upon whom feigned disorders pass for apologies."	-- Если она не выходит, то надеюсь, что она никого и не принимает, -- сказал дядюшка Пьер, выразительно подчеркивая слова. -- Я vieux routier [Стреляный воробей (франц.).], и меня притворными болезнями не проведешь.
Jacqueline turned pale, and even tottered at the answer of Maitre Pierre; for it must be owned that his voice and looks, at all times harsh, caustic, and unpleasing, had, when he expressed anger or suspicion, an effect both sinister and alarming.	Жаклина побледнела и задрожала, потому что, надо правду сказать, в тоне и во взгляде дядюшки Пьера, всегда суровом и насмешливом, было что-то зловещее и подавляющее, когда он загорался гневом или подозрением.
The mountain chivalry of Quentin Durward was instantly awakened, and he hastened to approach Jacqueline and relieve her of the burden she bore, and which she passively resigned to him, while, with a timid and anxious look, she watched the countenance of the angry burgess. It was not in nature to resist the piercing and pity craving expression of her looks, and Maitre Pierre proceeded, not merely with an air of diminished displeasure, but with as much gentleness as he could assume in countenance and manner,	Этого было достаточно, чтобы в Квентине тотчас же проснулась рыцарская любезность горца. Он поспешил подойти к Жаклине и взял из ее рук поднос, который она покорно ему отдала, не спуская робкого, тревожного взгляда с рассерженного старика. Трудно было устоять перед этим трогательным, молившим о пощаде взглядом -- и дядюшка Пьер смягчился и заговорил не только с меньшим недовольством, но так приветливо, как только был способен:
"I blame not thee, Jacqueline, and thou art too young to be, what it is pity to think thou must be one day -- a false and treacherous thing, like the rest of thy giddy sex. No man ever lived to man's estate, but he had the opportunity to know you all. Here is a Scottish cavalier will tell you the same."	-- Я не сержусь на тебя, Жаклина, ты еще слишком молода, чтобы быть вероломной и лживой, какой, к сожалению, ты станешь со временем, как вся ваша непостоянная порода. Каждый, кто хоть сколько-нибудь пожил на свете, не может не согласиться со мной. Вот и господин шотландский рыцарь скажет тебе то же.
[he (Louis) entertained great contempt for the understanding, and not less for the character, of the fair sex. S.]	[Одной из отличительных черт далеко не симпатичного характера Людовика, и притом чуть ли не самой неприятной чертой, было его презрение как к умственным способностям, так и к нравственным качествам представительниц прекрасного пола. (Примеч. автора.]
Jacqueline looked for an instant on the young stranger, as if to obey Maitre Pierre, but the glance, momentary as it was, appeared to Durward a pathetic appeal to him for support and sympathy; and with the promptitude dictated by the feelings of youth, and the romantic veneration for the female sex inspired by his education, he answered hastily that he would throw down his gage to any antagonist, of equal rank and equal age, who should presume to say such a countenance as that which he now looked upon, could be animated by other than the purest and the truest mind.	Жаклина, как бы повинуясь дядюшке Пьеру, взглянула на молодого шотландца; но, как ни мимолетен был ее взгляд, Дорварду показалось, что он молил о помощи и сочувствии. Поддавшись молодому порыву и следуя с детства привитой привычке к рыцарскому преклонению перед женщиной, Квентин поспешил ответить, что он готов бросить перчатку любому человеку одного с ним звания и возраста, который осмелится утверждать, будто за такой прелестной внешностью может скрываться злое и порочное сердце.
The young woman grew deadly pale, and cast an apprehensive glance upon Maitre Pierre, in whom the bravado of the young gallant seemed only to excite laughter, more scornful than applausive. Quentin, whose second thoughts generally corrected the first, though sometimes after they had found utterance, blushed deeply at having uttered what might be construed into an empty boast in presence of an old man of a peaceful profession; and as a sort of just and appropriate penance, resolved patiently to submit to the ridicule which he had incurred. He offered the cup and trencher to Maitre Pierre with a blush in his cheek, and a humiliation of countenance which endeavoured to disguise itself under an embarrassed smile.	Молодая девушка побледнела как смерть и бросила испуганный взгляд на дядюшку Пьера, на лице которого выходка молодого человека вызвала только презрительную улыбку. Между тем Квентин, который частенько рубил сплеча, прежде чем успевал обдумать свои слова, спохватился и вспыхнул при мысли, что его ответ мог быть принят за желание поломаться перед мирным и безобидным стариком. Поняв свой промах, молодой человек решил в наказание себе спокойно вытерпеть смешное положение, в которое попал по заслугам. Покраснев еще больше, он смиренно подал дядюшке Пьеру поднос с кубком, стараясь улыбкой прикрыть свое замешательство.
"You are a foolish young man," said Maitre Pierre, "and know as little of women as of princes, -- whose hearts," he said, crossing himself devoutly, "God keeps in his right hand."	-- Ты просто еще молод и глуп, -- сказал ему дядюшка Пьер, -- и так же плохо знаешь женщин, как и государей, о которых судишь вкривь и вкось, тогда как сердца их (тут он набожно перекрестился) -- в руках божьих.
"And who keeps those of the women, then?" said Quentin, resolved, if he could help it, not to be borne down by the assumed superiority of this extraordinary old man, whose lofty and careless manner possessed an influence over him of which he felt ashamed.	-- А в чьих же руках, по-вашему, сердца женщин? -- спросил Квентин, стараясь не поддаваться невольному уважению, которое внушал ему этот странный человек, и стыдясь признать его превосходство, ибо тот подавлял его своим небрежно-высокомерным обращением.
"I am afraid you must ask of them in another quarter," said Maitre Pierre, composedly.	-- Ну, уж об этом потрудись справиться у кого-нибудь другого, -- невозмутимо ответил дядюшка Пьер.
Quentin was again rebuffed, but not utterly disconcerted. "Surely," he said to himself, "I do not pay this same burgess of Tours all the deference which I yield him, on account of the miserable obligation of a breakfast, though it was a right good and substantial meal. Dogs and hawks are attached by feeding only -- man must have kindness, if you would bind him with the cords of affection and obligation. But he is an extraordinary person; and that beautiful emanation that is even now vanishing -- surely a thing so fair belongs not to this mean place, belongs not even to the money gathering merchant himself, though he seems to exert authority over her, as doubtless he does over all whom chance brings within his little circle. It is wonderful what ideas of consequence these Flemings and Frenchmen attach to wealth -- so much more than wealth deserves, that I suppose this old merchant thinks the civility I pay to his age is given to his money. I a Scottish gentleman of blood and coat armour, and he a mechanic of Tours!"	Этот новый отпор, однако, не очень смутил Квентина. "Ведь не в благодарность же за такое пустое одолжение, как завтрак, хоть он и был очень хорош, я против воли чувствую уважение к этому турскому горожанину! -- подумал юноша. -- Можно приручить сокола или собаку, накормив их, но для того, чтобы привязать к себе человека и заслужить его благодарность, надо еще иметь доброе сердце. Нет, в этом старике есть что-то необыкновенное... А эта девушка, промелькнувшая чудным видением, не может быть простой служанкой. Она чужая здесь, в этой захудалой гостинице... И этот богатый торгаш ей тоже чужой, хотя он и имеет над ней какую-то власть, как, впрочем, и над всеми, кто случайно приближается к нему. Это удивительно, как много значения фламандцы и французы придают богатству... Взять хотя бы этого купца: я уверен, что уважение, которое я оказываю его летам, он приписывает своему туго набитому кошельку. Это я-то, шотландский дворянин старинного рода, стану унижаться перед каким-то турским торгашом!".
Such were the thoughts which hastily traversed the mind of young Durward; while Maitre Pierre said with a smile, and at the same time patting Jacqueline's heed, from which hung down her long tresses,	Эти мысли быстро мелькали в голове Дорварда, в то время как дядюшка Пьер, поглаживая Жаклину по головке, говорил ей с улыбкой:
"This young man will serve me, Jacqueline, thou mayst withdraw. I will tell thy negligent kinswoman she does ill to expose thee to be gazed on unnecessarily."	-- Этот юноша сделает для меня все, что надо... Ты можешь идти, Жаклина. А уж твоей легкомысленной тетке я непременно скажу, чтобы она в другой раз не подвергала тебя понапрасну любопытным взглядам...
"It was only to wait on you," said the maiden. "I trust you will not be displeased with my kinswoman, since" --	-- Но ведь она прислала меня только затем, чтобы прислуживать вам, -- сказала девушка. -- Я надеюсь, что вы не станете гневаться на тетушку за то, что...
"Pasques dieu!" said the merchant, interrupting her, but not harshly, "do you bandy words with me, you brat, or stay you to gaze upon the youngster here? -- Begone -- he is noble, and his services will suffice me."	-- Черт возьми! -- перебил ее дядюшка Пьер, не особенно, впрочем, сердито. -- Ты, кажется, намерена со мной спорить, малютка? Или, может быть, тебе хочется подольше полюбоваться на этого молодца? Ступай... Будь покойна: он дворянин, и мне не зазорно принимать от него услуги.
Jacqueline vanished; and so much was Quentin Durward interested in her sudden disappearance that it broke his previous thread of reflection, and he complied mechanically when Maitre Pierre said, in the tone of one accustomed to be obeyed, as he threw himself carelessly upon a large easy chair, "Place that tray beside me."	Жаклина исчезла. Ушедшая девушка заняла все внимание Дорварда, прервав на время нить его мыслей, так что, когда дядюшка Пьер, небрежно развалясь в просторном кресле, сказал ему тоном человека, привыкшего повелевать: "Подай мне поднос", -- Дорвард машинально повиновался.
The merchant then let his dark eyebrows sink over his keen eyes so that the last became scarce visible, or but shot forth occasionally a quick and vivid ray, like those of the sun setting behind a dark cloud, through which its beams are occasionally darted, but singly and for an instant.	Купец сидел нахмурившись, так что его пронизывающих глаз почти не было видно. Только изредка его острый взгляд сверкал из-под черных нависших бровей, точно яркий луч солнца, прорвавшийся из-за темных туч.
"That is a beautiful creature," said the old man at last, raising his head, and looking steadily and firmly at Quentin, when he put the question, -- "a lovely girl to be the servant of an auberge [an inn]? She might grace the board of an honest burgess; but 'tis a vile education, a base origin."	-- Прелестная девушка, не правда ли? -- сказал он наконец, подняв голову и устремив на Квентина твердый, пристальный взгляд. -- Слишком хороша, чтобы быть служанкой в трактире! Она, конечно, могла бы украсить дом любого честного горожанина, да только невоспитанна и низкого рода.
It sometimes happens that a chance shot will demolish a noble castle in the air, and the architect on such occasions entertains little goodwill towards him who fires it, although the damage on the offender's part may be wholly unintentional. Quentin was disconcerted, and was disposed to be angry -- he himself knew not why -- with this old man, for acquainting him that this beautiful creature was neither more nor less than what her occupation announced; the servant of the auberge -- an upper servant, indeed, and probably a niece of the landlord, or such like; but still a domestic, and obliged to comply with the humour of the customers, and particularly of Maitre Pierre, who probably had sufficiency of whims, and was rich enough to ensure their being attended to.	Бывает часто, что одно случайно брошенное слово разрушает построенный нами прекрасный воздушный замок, и нельзя сказать, чтобы мы всегда были благодарны за это слово, хотя бы оно было сказано и без злого умысла. Слова старика смутили Дорварда, и он, сам не зная почему, готов был рассердиться на него за сообщение, что эта прелестная девушка -- простая трактирная служанка, как о том свидетельствовали и ее занятия. В лучшем случае она племянница или родственница трактирщика, но все-таки не более чем служанка, обязанная прислуживать посетителям, подчиняться их приказаниям, подлаживаться к их настроениям и угождать им, как она сейчас угождала дядюшке Пьеру, который был не без причуд и, по-видимому, достаточно богат, чтобы требовать исполнения своих прихотей.
The thought, the lingering thought, again returned on him, that he ought to make the old gentleman understand the difference betwixt their conditions, and call on him to mark, that, how rich soever he might be, his wealth put him on no level with a Durward of Glen Houlakin. Yet, whenever he looked on Maitre Pierre's countenance with such a purpose, there was, notwithstanding the downcast look, pinched features, and mean and miserly dress, something which prevented the young man from asserting the superiority over the merchant which he conceived himself to possess. On the contrary, the oftener and more fixedly Quentin looked at him, the stronger became his curiosity to know who or what this man actually was; and he set him down internally for at least a Syndic or high magistrate of Tours, or one who was, in some way or other, in the full habit of exacting and receiving deference.	Уже не раз Дорварду приходило в голову, что следовало бы дать понять купцу разницу в их общественном положении и заставить его почувствовать, что при всем своем богатстве он не может быть ровней Дорварду из Глен-хулакина. Но странно: всякий раз, как молодой человек поднимал глаза на дядюшку Пьера, он замечал в нем, несмотря на его потупленный взгляд, худое лицо и жалкое, поношенное платье, что-то необычное, удерживавшее его от намерения дать почувствовать купцу свое превосходство. Чем больше, чем внимательнее всматривался в него Дорвард, тем сильнее охватывало его желание узнать, что он за человек, и ему казалось, что старик был по крайней мере синдиком [Синдик -- почетная должность в средневековых городах Западной Европы; магистрат -- городской совет, орган самоуправления города.] или, возможно, членом магистрата города Тура -- во всяком случае, человеком, привыкшим пользоваться уважением и требовать его.
Meantime, the merchant seemed again sunk into a reverie, from which he raised himself only to make the sign of the cross devoutly, and to eat some of the dried fruit, with a morsel of biscuit. He then signed to Quentin to give him the cup, adding, however, by way of question, as he presented it,	Между тем купец о чем-то глубоко задумался. Очнувшись, он набожно перекрестился, потом съел несколько сушеных слив, закусил сухариком и сделал знак Квентину подать ему кубок. Когда молодой человек исполнил его приказание, он сказал:
"You are noble, you say?"	-- Ты, кажется, говорил мне, что ты дворянин?
"I surely am," replied the Scot, "if fifteen descents can make me so -- so I told you before. But do not constrain yourself on that account, Maitre Pierre -- I have always been taught it is the duty of the young to assist the more aged."	-- Без всякого сомнения, дворянин, если только для этого достаточно насчитывать пятнадцать поколений предков, как я уже говорил вам, -- отвечал шотландец. -- Но вы, пожалуйста, не стесняйтесь, дядюшка Пьер: мне с детства внушали, что младшие должны угождать старшим.
"An excellent maxim," said the merchant, availing himself of the youth's assistance in handing the cup, and filling it from a ewer which seemed of the same materials with the goblet, without any of those scruples in point of propriety which, perhaps, Quentin had expected to excite.	-- Прекрасное правило, -- заметил невозмутимо купец, принимая кубок из его рук. И он не спеша наполнил его водой из серебряного кувшина, не обнаруживая при этом ни малейшего угрызения совести за свою бесцеремонность, как, может быть, ожидал Квентин.
"The devil take the ease and familiarity of this old mechanical burgher!" said Durward once more to himself. "He uses the attendance of a noble Scottish gentleman with as little ceremony as I would that of a gillie from Glen Isla."	"Однако, черт возьми, что за развязный купчишка! -- подумал юноша. -- Заставляет прислуживать себе шотландского дворянина, точно это какой-нибудь мальчуган из Глена".
The merchant, in the meanwhile, having finished his cup of water, said to his companion,	Между тем купец осушил кубок и сказал:
"From the zeal with which you seem to relish the Vin de Beaulne, I fancy you would not care much to pledge me in this elemental liquor. But I have an elixir about me which can convert even the rock water into the richest wines of France."	-- Судя по тому, с каким рвением ты давеча приправлял свою пищу вином, я не думаю, чтоб ты пожелал выпить со мной за компанию чистой воды. Впрочем, я знаю способ превратить простую ключевую воду в самое тонкое вино.
As he spoke, he took a large purse from his bosom, made of the fur of the sea otter, and streamed a shower of small silver pieces into the goblet, until the cup, which was but a small one, was more than half full.	С этими словами он вытащил из-за пазухи объемистый кошелек из кожи морской выдры и наполнил кубок больше чем до половины мелкой серебряной монетой. Кубок, правда, был не особенно велик.
"You have reason to be more thankful, young man," said Maitre Pierre, "both to your patron Saint Quentin and to Saint Julian, than you seemed to be but now. I would advise you to bestow alms in their name. Remain in this hostelry until you see your kinsman, Le Balafre, who will be relieved from guard in the afternoon. I will cause him to be acquainted that he may find you here, for I have business in the Castle."	-- Итак, молодой человек, помни, что у тебя гораздо больше оснований быть признательным твоему покровителю святому Квентину и блаженному Юлиану, чем ты до сих пор полагал, -- сказал дядюшка Пьер. -- Советую тебе раздать во имя их милостыню. Оставайся здесь, пока не повидаешься с Меченым: после полудня он сменится с дежурства. А у меня дело в замке -- вот я кстати и передам ему, что ты его ждешь.
Quentin Durward would have said something to have excused himself from accepting the profuse liberality of his new friend; but Maitre Pierre, bending his dark brows, and erecting his stooping figure into an attitude of more dignity than he had yet seen him assume, said in a tone of authority,	Квентин мысленно подыскивал, в каких бы выражениях повежливее отказаться от щедрого подарка, но дядюшка Пьер сердито насупил брови, выпрямился и, закинув голову с видом гордого достоинства, добавил повелительным тоном:
"No reply, young man, but do what you are commanded."	-- Без возражений, молодой человек! Делай, что тебе приказано.
With these words he left the apartment, making a sign, as he departed, that Quentin must not follow him.	С этими словами он вышел из комнаты, сделав Квентину знак, чтобы тот его не провожал.
The young Scotsman stood astounded, and knew not what to think of the matter. His first most natural, though perhaps not most dignified impulse, drove him to peer into the silver goblet, which assuredly was more than half full of silver pieces to the number of several scores, of which perhaps Quentin had never called twenty his own at one time during the course of his whole life. But could he reconcile it to his dignity as a gentleman, to accept the money of this wealthy plebeian? -- This was a trying question; for, though he had secured a good breakfast, it was no great reserve upon which to travel either back to Dijon, in case he chose to hazard the wrath and enter the service of the Duke of Burgundy, or to Saint Quentin, if he fixed on that of the Constable Saint Paul; for to one of those powers, if not to the king of France, he was determined to offer his services. He perhaps took the wisest resolution in the circumstances, in resolving to be guided by the advice of his uncle; and, in the meantime, he put the money into his velvet hawking pouch, and called for the landlord of the house, in order to restore the silver cup -- resolving, at the same time, to ask him some questions about this liberal and authoritative merchant.	Молодой шотландец был ошеломлен. Он терялся в догадках и не знал, что ему думать. Первым его движением (самым естественным, хотя, может быть, и не самым благородным) было заглянуть в кубок. Он был почти полон мелкими серебряными монетами. Денег было так много, что Квентин во всю свою жизнь, наверно, ни разу не имел и двадцатой доли такой суммы. Но мог ли он, не унижая своего дворянского достоинства, принять подарок от богатого горожанина? Это был трудный вопрос, ибо, хотя Квентину и удалось плотно позавтракать, ему однако, не на что было добраться ни до Дижона (если бы, рискуя навлечь на себя гнев герцога Бургундского, он все-таки решился поступить к нему на службу), ни тем более до Сен-Кантена (если бы выбор его остановился на коннетабле де Сен-Поле). Дело в том, что у молодого шотландца было твердое намерение поступить на службу либо к французскому королю, либо к кому-нибудь из этих двух государей. Окончательное решение этого вопроса он собирался предоставить дяде, и в его положении это было самое разумное, что он мог придумать. А пока что он спрятал деньги в свою бархатную сумочку и позвал хозяина гостиницы, чтобы отдать ему серебряный кубок, а кстати и порасспросить об этом загадочном, щедром и в то же время надменном купце.
The man of the house appeared presently; and, if not more communicative, was at least more loquacious, than he had been formerly. He positively declined to take back the silver cup. It was none of his, he said, but Maitre Pierre's, who had bestowed it on his guest. He had, indeed, four silver hanaps of his own, which had been left him by his grandmother, of happy memory, but no more like the beautiful carving of that in his guest's hand, than a peach was like a turnip -- that was one of the famous cups of Tours, wrought by Martin Dominique, an artist who might brag all Paris.	Хозяин скоро явился и оказался на этот раз если и не очень общительным, то, во всяком случае, не таким скупым на слова, как раньше. Он наотрез отказался взять кубок, так как, сказал он, кубок не его, а дядюшки Пьера, и тот, надо думать, подарил его своему гостю. Правда, у него тоже есть четыре серебряных кубка, доставшихся ему по наследству от его покойной бабушки, но они так же похожи на эту изящную вещь, как репа на персик, потому что, видите ли, это турский кубок работы Мартина Доминика, художника, равного которому не найти и в Париже.
"And, pray, who is this Maitre Pierre," said Durward, interrupting him, "who confers such valuable gifts on strangers?"	-- А кто же этот дядюшка Пьер, делающий такие подарки чужестранцам? -- перебил его Дорвард.
"Who is Maitre Pierre?" said the host, dropping the words as slowly from his mouth as if he had been distilling them.	-- Кто таков дядюшка Пьер? -- повторил хозяин с расстановкой, точно процеживая каждое слово.
"Ay," said Durward, hastily and peremptorily, "who is this Maitre Pierre, and why does he throw about his bounties in this fashion? And who is the butcherly looking fellow whom he sent forward to order breakfast?"	-- Ну да, дядюшка Пьер! Кто он и с какой стати швыряется такими дорогими подарками? -- переспросил Дорвард нетерпеливо и настойчиво. -- И кто тот, другой, похожий на мясника молодчик, которого он посылал сюда заказывать завтрак?
"Why, fair sir, as to who Maitre Pierre is, you should have asked the question of himself; and for the gentleman who ordered breakfast to be made ready, may God keep us from his closer acquaintance!"	-- Клянусь честью, сударь, вы бы лучше справились у самого дядюшки Пьера, кто он таков. Что же касается человека, заказавшего завтрак, то да хранит вас бог от близкого с ним знакомства!
"There is something mysterious in all this," said the young Scot. "This Maitre Pierre tells me he is a merchant."	-- Здесь кроется какая-то тайна. Этот дядюшка Пьер сказал мне, что он купец.
"And if he told you so," said the innkeeper, "surely he is a merchant."	-- Если сказал, значит, купец и есть, -- ответил хозяин.
"What commodities does he deal in?"	-- Какого же рода торговлю ведет он?
"Oh, many a fair matter of traffic," said the host; "and especially he has set up silk manufactories here which match those rich bales that the Venetians bring from India and Cathay. You might see the rows of mulberry trees as you came hither, all planted by Maitre Pierre's command, to feed the silk worms."	-- Как вам сказать... Всякую, сударь: есть у него здесь и шелковые мануфактуры, изделия которых поспорят даже с теми тканями, что венецианцы привозят из Индии и Китая. Может быть, по дороге сюда вы заметили тутовую рощу? Ее посадили по приказу дядюшки Пьера для его шелковичных червей.
нет соотв	[Шелковые мануфактуры -- крупные предприятия по производству шелковых тканей. Впервые были устроены во Франции по повелению Людовика XI в городах Лионе и Type. Шелковую нить добывают путем размотки коконов, которые заплетают шелковичные черви, питающиеся листьями тутового дерева.]
"And that young person who brought in the confections, who is she, my good friend?" said the guest.	-- Ну, а молодая девушка, которая приносила ему завтрак, кто она, мой друг? -- спросил юноша.
"My lodger, sir, with her guardian, some sort of aunt or kinswoman, as I think," replied the innkeeper.	-- Моя жилица, сударь. Она живет со своей опекуншей -- теткой или другой родственницей, этого уж я вам доподлинно сказать не могу, -- ответил хозяин.
"And do you usually employ your guests in waiting on each other?" said Durward; "for I observed that Maitre Pierre would take nothing from your hand, or that of your attendant."	-- А разве у вас принято, чтобы постояльцы прислуживали друг другу? -- спросил Дорвард. -- Я заметил, что этот дядюшка Пьер не пожелал, чтобы ему прислуживали ни вы, ни ваши люди.
"Rich men may have their fancies, for they can pay for them," said the landlord; "this is not the first time Maitre Pierre has found the true way to make gentlefolks serve at his beck."	-- Богатый человек может иметь свои причуды, сударь, потому что у него есть чем за них заплатить, -- сказал хозяин. -- Эта девушка не первая и не последняя. Дядюшка Пьер умеет заставить прислуживать себе кое-кого и познатнее.
The young Scotsman felt somewhat offended at the insinuation; but, disguising his resentment, he asked whether he could be accommodated with an apartment at this place for a day, and perhaps longer.	Молодого шотландца покоробило от этого намека; однако он затаил досаду и спросил хозяина, нельзя ли отвести ему комнату на день, а может быть, и на более продолжительный срок.
"Certainly," the innkeeper replied; "for whatever time he was pleased to command it."	-- Разумеется, сударь, -- ответил хозяин, -- и на столько времени, на сколько прикажете.
"Could he be permitted," he asked, "to pay his respects to the ladies, whose fellow lodger he was about to become?"	-- А нельзя ли мне засвидетельствовать почтение моим будущим соседкам, вашим жилицам? -- спросил Дорвард.
The innkeeper was uncertain. "They went not abroad," he said, "and received no one at home."	Хозяин замялся. Этого он не знает, потому что, "видите ли, дамы сами никуда не выходят и у себя никого не принимают".
"With the exception, I presume, of Maitre Pierre?" said Durward.	-- За исключением дядюшки Пьера, надо думать? -- осведомился Дорвард.
"I am not at liberty to name any exceptions," answered the man, firmly but respectfully.	-- Не знаю, да и не имею права вмешиваться в чужие дела, -- последовал почтительный, но твердый ответ.
Quentin, who carried the notions of his own importance pretty high, considering how destitute he was of means to support them, being somewhat mortified by the innkeeper's reply, did not hesitate to avail himself of a practice common enough in that age.	Квентин высоко ставил свое дворянское достоинство, хотя у него и не хватало средств с честью поддерживать его: поэтому ответ хозяина задел его за живое, и он решил немедленно придать себе весу в его глазах, показав, что знаком с принятым в то время обычаем вежливости.
"Carry to the ladies," he said, "a flask of vernat, with my humble duty; and say that Quentin Durward, of the house of Glen Houlakin, a Scottish cavalier of honour, and now their fellow lodger, desires the permission to dedicate his homage to them in a personal interview."	-- Ступайте, -- сказал он хозяину, -- передайте дамам мой нижайший поклон вместе с этой фляжкой и скажите им, что Квентин Дорвард из Глен-хулакина, шотландский дворянин и их сосед, просит разрешения лично засвидетельствовать им свое почтение.
The messenger departed, and returned, almost instantly, with the thanks of the ladies, who declined the proffered refreshment, and, with their acknowledgments to the Scottish cavalier, regretted that, residing there in privacy, they could not receive his visit.	Хозяин вышел, но очень скоро вернулся и сказал, что дамы благодарят шотландского кавалера и извиняются перед ним, так как не могут принять ни любезно предлагаемого им угощения, ни, к сожалению, его самого, ибо они вообще никого не принимают.
Quentin bit his lip, took a cup of the rejected vernat, which the host had placed on the table. "By the mass, but this is a strange country," said he to himself, "where merchants and mechanics exercise the manners and munificence of nobles, and little travelling damsels, who hold their court in a cabaret [a public house], keep their state like disguised princesses! I will see that black browed maiden again, or it will go hard, however;" and having formed this prudent resolution, he demanded to be conducted to the apartment which he was to call his own.	Квентин закусил губу и выпил залпом стакан отвергнутого вина, поставленного хозяином возле него на столе. "Клянусь мессой, удивительная страна! -- подумал он. -- Купцы важничают и сорят деньгами, словно какие-нибудь вельможи, а путешествующие девицы, останавливающиеся в трактирах, держат себя так точно они переодетые принцессы! Ну, да уж будь что будет, а я непременно увижу эту чернобровую красавицу!" И, приняв это утешительное решение, он попросил хозяина указать ему его комнату.
The landlord presently ushered him up a turret staircase, and from thence along a gallery, with many doors opening from it, like those of cells in a convent; a resemblance which our young hero, who recollected, with much ennui, an early specimen of a monastic life, was far from admiring. The host paused at the very end of the gallery, selected a key from the large bunch which he carried at his girdle, opened the door, and showed his guest the interior of a turret chamber; small, indeed, but which, being clean and solitary, and having the pallet bed and the few articles of furniture, in unusually good order, seemed, on the whole, a little palace.	Хозяин провел его по витой лестнице наверх, в длинный коридор, куда выходил целый ряд дверей, словно в монастыре, это сходство пришлось не особенно по душе Квентину, в памяти которого еще было свежо воспоминание о скучных днях, недавно проведенных им в стенах монастыря. Хозяин остановился в самом конце коридора и, выбрав ключ из связки, висевшей у него на поясе, отпер дверь и ввел Дорварда в комнату, помещавшуюся в небольшой башенке; комната была, правда, очень мала, но зато опрятна и расположена в стороне от других; в ней стояли небольшая кровать и чистенькая мебель, расставленная в полном порядке. Дорварду она показалась настоящим дворцом.
"I hope you will find your dwelling agreeable here, fair sir," said the landlord. "I am bound to pleasure every friend of Maitre Pierre."	-- Надеюсь, сударь, что вам понравится ваше помещение, -- сказал хозяин. -- Я считаю своей обязанностью угождать гостям дядюшки Пьера.
"Oh, happy ducking!" exclaimed Quentin Durward, cutting a caper on the floor, so soon as his host had retired: "Never came good luck in a better or a wetter form. I have been fairly deluged by my good fortune."	-- И все это благодаря моему счастливому купанию! -- с восторгом воскликнул Квентин Дорвард, как только хозяин вышел из комнаты, и даже подпрыгнул от удовольствия. -- Никогда еще удача не была такой желанной, хоть она и явилась ко мне в мокром платье! Судьба положительно засыпала меня своими дарами!
As he spoke thus, he stepped towards the little window, which, as the turret projected considerably from the principal line of the building, not only commanded a very pretty garden of some extent, belonging to the inn, but overlooked, beyond its boundary, a pleasant grove of those very mulberry trees which Maitre Pierre was said to have planted for the support of the silk worm. Besides, turning the eye from these more remote objects, and looking straight along the wall, the turret of Quentin was opposite to another turret, and the little window at which he stood commanded a similar little window in a corresponding projection of the building. Now, it would be difficult for a man twenty years older than Quentin to say why this locality interested him more than either the pleasant garden or the grove of mulberry trees; for, alas! eyes which have been used for forty years and upwards, look with indifference on little turret windows, though the lattice be half open to admit the air, while the shutter is half closed to exclude the sun, or perhaps a too curious eye -- nay, even though there hang on the one side of the casement a lute, partly mantled by a light veil of sea green silk. But, at Durward's happy age, such accidents, as a painter would call them, form sufficient foundation for a hundred airy visions and mysterious conjectures, at recollection of which the full grown man smiles while he sighs, and sighs while he smiles.	С этими словами он подошел к единственному окну в своей комнате. Башенка выступала вперед за линию фасада, и из ее окна был виден не только красивый, довольно большой сад, принадлежавший гостинице, но и примыкавшая к нему тутовая роща, которую, как говорили, дядюшка Пьер насадил для своих шелковичных червей. Кроме того, если смотреть из окна не вперед, а вдоль фасада, на другом конце здания была видна другая такая же башенка с точно таким же окном, как в комнате Дорварда. Человеку лет на двадцать постарше трудно было бы понять, почему это окно заинтересовало юношу больше, чем красивый сад и тутовая роща. Увы, глаза человека лет за сорок равнодушно смотрят на маленькое полуоткрытое для прохлады окно, наполовину завешенное шторой, даже когда это окно слегка защищено ставней от палящих лучей солнца (а может быть, и от нескромных взглядов) и даже тогда, когда на оконнице висит прикрытая легким зеленым шарфом лютня. Но в счастливом возрасте Дорварда такой необыкновенный случай, как непременно сказал бы поэт, является уже достаточным основанием для тысячи воздушных замков и таинственных догадок, при воспоминании о которых человек зрелых лет только улыбается и вздыхает, вздыхает и улыбается.
As it may be supposed that our friend Quentin wished to learn a little more of his fair neighbour, the owner of the lute and veil -- as it may be supposed he was at least interested to know whether she might not prove the same whom he had seen in humble attendance on Maitre Pierre, it must of course be understood that he did not produce a broad staring visage and person in full front of his own casement. Durward knew better the art of bird catching; and it was to his keeping his person skilfully withdrawn on one side of his window; while he peeped through the lattice, that he owed the pleasure of seeing a white, round, beautiful arm take down the instrument, and that his ears had presently after their share in the reward of his dexterous management.	Можно допустить, что нашему другу Квентину очень хотелось узнать кое-что о своей прекрасной соседке, обладательнице лютни и шарфа; можно даже предположить, что ему захотелось знать, не та ли это молодая особа, которая с такой скромностью прислуживала дядюшке Пьеру; поэтому неудивительно, что он не стал открыто показывать в окно свое любопытное лицо. Дорвард был опытный птицелов: притаившись у окна, он стал наблюдать сквозь решетчатую ставню и скоро имел счастье увидеть, как прелестная белая ручка протянулась и сняла висевшую на оконнице лютню. Еще минута -- и его слух также получил награду за эту уловку.
The maid of the little turret, of the veil, and of the lute sang exactly such an air as we are accustomed to suppose flowed from the lips of the high born dames of chivalry, when knights and troubadours listened and languished. The words had neither so much sense, wit, or fancy as to withdraw the attention from the music, nor the music so much of art as to drown all feeling of the words. The one seemed fitted to the other; and if the song had been recited without the notes, or the air played without the words, neither would have been worth noting. It is; therefore, scarcely fair to put upon record lines intended not to be said or read, but only to be sung. But such scraps of old poetry have always had a sort of fascination for us; and as the tune is lost for ever unless Bishop happens to find the notes, or some lark teaches Stephens to warble the air -- we will risk our credit, and the taste of the Lady of the Lute, by preserving the verses, simple and even rude as they are:	Незнакомка из башни -- обладательница лютни и шарфа -- запела одну из тех старинных песенок, какие певали во времена рыцарства прелестные дамы своим воздыхателям -- рыцарям и трубадурам. Слова этих песен не отличались ни умом, ни глубоким чувством, ни полетом фантазии и не могли заставить забыть о музыке, под которую они пелись, так же как и музыка не отличалась глубиной, способной отвлечь внимание от слов: они лишь дополняли друг друга. Ни музыка без слов, ни слова без музыки ничего не стоили, и мы, быть может, поступаем неправильно, приводя здесь слова песенки, которые не предназначались ни для чтения, ни для декламации, а исключительно для пения. Но старинная поэзия всегда имела для нас какую-то неотразимую прелесть, а так как мелодия песенки навсегда утрачена, то мы приводим целиком ее простые слова, хотя и рискуем уронить в глазах читателя и себя и прелестную обладательницу лютни.
[Sir Henry Rowley, an English composer and professor of music at Oxford in 1848. Among his most popular operas are Guy Mannering and The Kniqht of Snowdon] [Catherine (1794-1882): a vocalist and actress who created Susanna in the Marriage of Figaro, and various parts in adaptation of Scott.]	*нет соотв*
Ah! County Guy, the hour is nigh, The sun has left the lea, The orange flower perfumes the bower, The breeze is on the sea. The lark, his lay who thrill'd all day, Sits hush'd his partner nigh; Breeze, bird, and flower confess the hour, But where is County Guy? The village maid steals through the shade, Her shepherd's suit to hear; To beauty shy, by lattice high, Sings high born Cavalier. The star of Love, all stars above, Now reigns o'er earth and sky; And high and low the influence know -- But where is County Guy?	О рыцарь мой! Все скрыто тьмой, Миг встречи недалек, И в час желанный благоуханный Повеял ветерок. Покой везде. В своем гнезде Умолк певец дневной. Я знаю, это -- любви примета, Но где же рыцарь мой? Пастух поет. К нему идет Любимая тайком. Поет ночами о знатной даме Влюбленный под окном. Звезда любви! Лучи твои Над небом и землей. Ты все светила огнем затмила, Но где же рыцарь мой?
Whatever the reader may think of this simple ditty, it had a powerful effect on Quentin, when married to heavenly airs, and sung by a sweet and melting voice, the notes mingling with the gentle breezes which wafted perfumes from the garden, and the figure of the songstress being so partially and obscurely visible as threw a veil of mysterious fascination over the whole.	Что бы ни думал читатель об этой песенке, она была очень трогательно спета, а нежный голос, сливавшийся с легким ветерком, приносившим в окно благоухание сада, произвел на Квентина чарующее впечатление; лица певицы почти не было видно, и это еще усиливало ее таинственное обаяние.
At the close of the air, the listener could not help showing himself more boldly than he had yet done, in a rash attempt to see more than he had yet been able to discover. The music instantly ceased -- the casement was closed, and a dark curtain, dropped on the inside, put a stop to all farther observation on the part of the neighbour in the next turret.	Песня смолкла. Дорвард, горевший нетерпением разглядеть певицу, сделал неосторожное движение. Звуки лютни разом оборвались, окно захлопнулось, темная штора опустилась, и наблюдениям любопытного соседа был положен конец.
Durward was mortified and surprised at the consequence of his precipitance, but comforted himself with the hope that the Lady of the Lute could neither easily forego the practice of an instrument which seemed so familiar to her, nor cruelly resolve to renounce the pleasures of fresh air and an open window for the churlish purpose of preserving for her own exclusive ear the sweet sounds which she created. There came, perhaps, a little feeling of personal vanity to mingle with these consolatory reflections.	Дорварда глубоко огорчило и удивило это неожиданное последствие его неосторожности, но он утешал себя надеждой, что Дева Лютни не может надолго отречься от своей лютни, которой она владела с таким совершенством, и не захочет быть столь жестокой, чтобы навсегда отказаться от удовольствия открыть окно и подышать чистым воздухом из одного желания лишить соседа своей чудесной музыки. Быть может, к этим утешительным мыслям примешивалась и некоторая доля тщеславия.
If, as he shrewdly suspected, there was a beautiful dark tressed damsel inhabitant of the one turret, he could not but be conscious that a handsome, young, roving, bright locked gallant, a cavalier of fortune, was the tenant of the other; and romances, those prudent instructors, had taught his youth that if damsels were shy, they were yet neither void of interest nor of curiosity in their neighbours' affairs.	Если в башенке напротив, как Дорвард сильно подозревал, обитала красавица с длинными черными косами, то в другой башенке -- это он знал наверняка -- жил молодой белокурый рыцарь, которого он считал и статным, и красивым, и смелым. А из романов -- этих умудренных опытом наставников юношества -- он знал, что ни робость, ни застенчивость не мешают молоденьким девушкам быть любопытными и интересоваться соседями и их делами.
Whilst Quentin was engaged in these sage reflections, a sort of attendant or chamberlain of the inn informed him that a cavalier desired to speak with him below.	В то время как Квентин углубился в эти размышления, в комнату вошел слуга и доложил, что его желает видеть какой-то рыцарь.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты