THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть вторая)

CHAPTER VI MICHAEL GETS 'WHAT-FOR'/VI. МАЙКЛУ ДОСТАЕТСЯ

English	Русский
After his Green Street quest Michael had wavered back down Piccadilly, and, obeying one of those impulses which make people hang around the centres of disturbance, on to Cork Street. He stood for a minute at the mouth of Wilfrid's backwater.	После посещения Грин-стрит Майкл побрел обратно по Пикадилли и, повинуясь тому непреодолимому желанию, которое тянет людей к месту какой-нибудь катастрофы, свернул на Корк-стрит. С минуту он постоял перед входом в Уилфридову "берлогу".
'No,' he thought, at last, 'ten to one he isn't in; and if he is, twenty to one that I get any change except bad change!'	- Нет, - решил он, - десять шансов против одного, что его нет дома, а если он дома, то двадцать шансов против одного, что если я и добьюсь от него чего-нибудь, то только неприятностей.
He was moving slowly on to Bond Street, when a little light lady, coming from the backwater, and reading as she went, ran into him from behind.	Он медленно шел в направлении Бонд-стрит, когда легкая женская фигурка, вынырнув из переулка, где живет Уилфрид, и читая на ходу, налетела на него сзади.
"Why don't you look where you're going! Oh! You? Aren't you the young man who married Fleur Forsyte? I'm her cousin, June. I thought I saw her just now." She waved a hand which held a catalogue with a gesture like the flirt of a bird's wing. "Opposite my gallery. She went into a house, or I should have spoken to her--I'd like to have seen her again."	- Что же вы не смотрите, куда идете? Ах, это вы! Ведь вы тот молодой человек, который женился на Флер Форсайт? Я ее кузина, Джун. Кажется, я ее только что видела, - она помахала каталогом, как птица крылом. - Вот там, против моей галереи. Она зашла в какой-то дом, а то я бы с ней заговорила, мне бы хотелось ее повидать.
Into a house! Michael dived for his cigarette-case. Hard-grasping it, he looked up. The little lady's blue eyes were sweeping from side to side of his face with a searching candour.	"В дом"! Майкл стал искать портсигар... Крепко сжав его в руке, он поднял голову. Ясные синие глаза маленькой леди пытливо скользнули по его лицу.
"Are you happy together?" she said.	- Вы счастливы с ней? - спросила она.
A cold sweat broke out on his forehead. A sense of general derangement afflicted him--hers, and his own.	Холодный пот проступил у него на лбу. Ему казалось, что все с ума сошли - и он и она.
"I beg your pardon?" he gasped.	- Как вы сказали? - пробормотал он.
"I hope you are. She ought to have married my little brother--but I hope you are. She's a pretty child."	- Надеюсь, вы счастливы? Она должна была выйти замуж за моего маленького братца. Но, надеюсь, вы счастливы. Она - прелестное существо.
In the midst of a dull sense of stunning blows, it staggered him that she seemed quite unconscious of inflicting them. He heard his teeth gritting, and said dully:	Сквозь тупую боль оглушающих ударов его поразило, что она, по-видимому, наносит их бессознательно. Он почувствовал, как скрипнули его зубы, и тупо спросил:
"Your little brother, who was he?"	- Ваш маленький братец? А кто же он?
"What! Jon--didn't you know Jon? He was too young, of course, and so was she. But they were head over--the family feud stopped that. Well! it's all past. I was at your wedding. I hope you're happy. Have you seen the Claud Brains show at my gallery? He's a genius. I was going to have a bun in here; will you join me? You ought to know his work."	- Как? Джон! Вы не знали Джона? Он, конечно, был слишком молод, да и она тоже. Но влюблены они были по уши; и все расстроилось из-за семейной распри. Ну, все это в прошлом. Я была на вашей свадьбе. Надеюсь, вы счастливы. Вы видели выставку Клода Брэйнза в моей галерее? Он - гений! Я хочу зайти вот сюда съесть пирожок. Не зайдете ли со мной? Вам надо познакомиться с работами Брэйнза.
She had paused at the door of a confectioner's. Michael put his hand on his chest.	Она остановилась у дверей кондитерской. Майкл прижал руку к сердцу.
"Thank you," he said, "I have just had a bun--two, in fact. Excuse me!"	- Спасибо, - сказал он, - я только что съел пирожок, нет, даже целых два. Извините меня!
The little lady grasped his other hand.	Маленькая леди поймала его за руку.
"Well, good-bye, young man! Glad to have met you. You're not a beauty, but I like your face. Remember me to that child. You should go and see Claud Brains. He's a real genius."	- Ну, до свидания, молодой человек! Рада была вас видеть. Вы не красавец, но ваше лицо мне нравится. Кланяйтесь от меня вашей малютке. Вы непременно должны пойти посмотреть Брэйнза, он настоящий гений.
Stock-still before the door, he watched her turn and enter, with a scattered motion, as of flying, and a disturbance among those seated in the pastry-cook's. Then he moved on, the cigarette unlighted in his mouth, dazed, as a boxer from a blow which knocks him sideways, and another which knocks him straight again.	Окаменев у двери, Майкл смотрел, как Джун повернулась, как она вошла, порывисто двигаясь, словно взлетая, мешая сидевшим за столиками кондитерской. Наконец он двинулся с места и пошел с незакуренной папиросой во рту, ошеломленный, как боксер, которого первый удар чуть не сбил с ног, а второй заставил выпрямиться.
Fleur visiting Wilfrid--at this moment in his rooms up there--in his arms, perhaps! He groaned. A well-fed young man in a new hat skipped at the sound. Never! He could never stick that! He would have to clear out! He had believed Fleur honest! A double life! The night before last she had smiled on him. Oh! God! He dashed across into Green Park. Why hadn't he stood still and let something go over him? And that lunatic's little brother--John-- family feud? Himself--a pis aller, then--taken without love at all--a makeshift! He remembered now her saying one night at Mapledurham: "Come again when I know I can't get my wish." So that was the wish she couldn't get! A makeshift! 'Jolly,' he thought: 'Oh! jolly!' No wonder, then! What could she care? One man or another! Poor little devil! She had never let him know--never breathed a word! Was that decent of her--or was it treachery? 'No,' he thought, 'if she HAD told me, it wouldn't have made any difference--I'd have taken her at any price. It was decent of her not to tell me.' But how was it he hadn't heard from some one? Family feud? The Forsytes! Except 'Old Forsyte,' he never saw them; and 'Old Forsyte' was closer than a fish. Well! he had got what-for! And again he groaned, in the twilight spaces of the Park. Buckingham Palace loomed up unlighted, huge and dreary. Conscious of his cigarette at last, he stopped to strike a match, and drew the smoke deep into his lungs with the first faint sense of comfort.	Флер у Уилфрида - там, в его комнате; быть может, в его объятиях! Он застонал. Упитанный молодой человек в новой шляпе отшатнулся от него. Нет, нет! Этого ему никогда не вынести! Придется убираться. Он так верил в честность Флер! Двойная жизнь! Вчера ночью она улыбалась ему. О боже! Он пролетел через улицу в Грин-парк. Почему он не стал посреди мостовой - пусть бы его переехали. Какой-то "братец" этой сумасшедшей - Джон семейная распря? Значит, за него она вышла с горя - без любви - вместо другого? Он вспомнил теперь, как она ему сказала однажды вечером в Мейплдерхеме: "Приходите, когда я буду знать, что мое желание неисполнимо". Так вот что было ее неисполнимым желанием! Заместитель! "Весело, подумал, он, - страшно весело!" Тогда не удивительно - не все ли ей равно: тот ли, другой ли? Бедная девочка! Она ни слова ему не сказала, ни разу не обмолвилась. Что это - благородство или предательство? "Нет, подумал он, - если бы она даже и рассказала, ничего бы не изменилось - я все равно женился бы на ней". Нет, с ее стороны благородно было промолчать. Но как это никто ему ничего не сказал? Семейная распря? Эти Форсайты! Кроме "Старого Форсайта", он ни с кем из них не встречался, а тот всегда был нем как рыба. Что ж! Теперь он все узнал. И опять он застонал в пустынных сумерках парка. Показался Букингемский дворец - неосвещенный, громадный, унылый. Вспомнив наконец о своей папиросе, Майкл зажег спичку и глубоко затянулся, впервые почувствовав даже что-то вроде смутного облегчения.
"You couldn't spare us a cigarette, Mister?"	- Не можете ли одолжить нам папиросу, мистер?
A shadowy figure with a decent sad face stood beside the statue of Australia, so depressingly abundant!	Смутная фигура с приятным грустным лицом стояла в тени статуи Австралии; эмблемы изобилия, окружавшие статую, показались даже противными.
"Of course!" said Michael; "take the lot." He emptied the case into the man's hand. "Take the case too--'present from Westminster'--you'll get thirty bob for it. Good luck!"	- Ну конечно, - сказал Майкл. - Берите все! - он высыпал папиросы в руку просящего. - И портсигар берите - "память о Вестминстере", - вам за него дадут тридцать монет. Счастливо!
He hurried on. A faint: "Hi, Mister!" pursued him unavailingly. Pity was pulp! Sentiment was bilge! Was he going home to wait till Fleur had--finished and come back? Not he! He turned towards Chelsea, batting along as hard as he could stride. Lighted shops, gloomy great Eaton Square, Chester Square, Sloane Square, the King's Road--along, along! Worse than the trenches--far worse-- this whipped and scorpioned sexual jealousy! Yes, and he would have felt even worse, but for that second blow. It made it less painful to know that Fleur had been in love with that cousin, and Wilfrid, too, perhaps, nothing to her. Poor little wretch! 'Well, what's the game now?' he thought. The game of life--in bad weather, in stress? What was it? In the war--what had a fellow done? Somehow managed to feel himself not so dashed important; reached a condition of acquiescence, fatalism, "Who dies if England live" sort of sob-stuff state. The game of life? Was it different? "Bloody but unbowed" might be tripe; still--get up when you were knocked down! The whole was big, oneself was little! Passion, jealousy, ought they properly to destroy one's sportsmanship, as Nazing and Sibley and Linda Frewe would have it? Was the word 'gentleman' a dud? Was it? Did one keep one's form, or get down to squealing and kicking in the stomach?	И он понесся дальше. Смутный возглас: "Послушайте, мистер!" - раздался ему вслед. Жалость - чушь. Чувства - ерунда! Что же ему - идти домой и ждать, пока Флер... освободится и тоже придет домой? Ну нет! Он повернул к Челси и крупными размашистыми шагами пошел дальше. Освещенные магазины, мрачный, огромный Итонсквер, Честер-сквер, Слоун-сквер, Кингс-Род - дальше, дальше! Нет, хуже, чем окопы, - хуже всего эта жалящая, как скорпион, разбуженная ревность. Да, и он чувствовал бы ее еще сильнее, если бы не второй удар. Не так больно, когда знаешь, что Флер была влюблена в своего кузена, и Уилфрид тоже, быть может, для нее ничто. Бедная девчурка! "Ну, а как же теперь?" - подумал он. Как себя вести в черные дни, в горькие минуты? Что делать? А что делал человек на войне? Внушал себе, что не он - центр всего, развивал в себе какое-то состояние покорности, фатализма. "Пусть я умру, но Англия жива" - и прочие душещипательные лозунги. А теперь, в жизни? Разве это не то же самое? "Погибает, но не сдается" - может быть, это и чушь, но все-таки вставай, когда тебя свалили. Мир огромен, человек - ничто. Неужели страсть, ревность могут вывести человека из равновесия, как об этом говорят Нэйзинг, Сибли, Линда Фру? Неужели слово "джентльмен" пустой звук? Неужели? Сдержаться, владеть собой - или опуститься до визга и мордобоя?
'I don't know,' he thought, 'I don't know what I shall do when I see her--I simply don't know.' Steel-blue of the fallen evening, bare plane-trees, wide river, frosty air! He turned towards home. He opened his front door, trembling, and trembling, went into the drawing-room. . . .	"Не знаю, - подумал он, - просто не знаю, что я сделаю, когда увижу ее". Стальная синева надвигающегося вечера, голые платаны, широкая река, морозный воздух! Майкл повернул домой. Дрожа, он открыл наружную дверь, дрожа вошел в гостиную...
When Fleur had gone upstairs and left him with Ting-a-ling he didn't know whether he believed her or not. If she had kept that other thing from him all this time, she could keep anything! Had she understood his words: "You must do as you like, that's only fair?" He had said them almost mechanically, but they were reasonable. If she had never loved him, even a little, he had never had any right to expect anything; he had been all the time in the position of one to whom she was giving alms. Nothing compelled a person to go on giving alms. And nothing compelled one to go on taking them--except--the ache of want, the ache, the ache!	Когда Флер ушла к себе, оставив его с Тинг-а-Лингом, он не знал - верит он ей или нет. Если она так долго могла скрывать от него то, другое, значит она могла скрыть все что угодно! Поняла ли она его слепа: "Ты должна поступать так, как тебе хочется, - иначе было бы несправедливо"? Он сказал эту фразу почти машинально, но это правда. Если она никогда не любила его хоть немного, он не имеет никакого права на что-нибудь надеяться. Он все время был на положении нищего, которому она подавала милостыню. Ничто не может заставить человека подавать милостыню, если он не хочет. И ничто не может заставить человека продолжать брать милостыню - ничто, кроме страстной тоски по ней, тоски, тоски!
"You little Djinn! You lucky little toad! Give me some of your complacency--you Chinese atom!"	- Ты, маленький джин, ты, счастливый лягушонок! Одолжи мне свое спокойствие, ты, китайская молекула!
Ting-a-ling turned up his boot- buttons. "When you have been civilised as long as I," they seemed to say: "In the meantime, scratch my chest."	Тинг-а-Линг посмотрел на него пуговками глаз: "Когда ваша цивилизация догонит мою, - как будто говорил он, - а пока почешите мне грудку".
And scrattling in that yellow fur Michael thought: 'Pull yourself together! Man at the South Pole with the first blizzard doesn't sing: "Want to go home! Want to go home!"--he sticks it. Come, get going!' He placed Ting-a-ling on the floor, and made for his study. Here were manuscripts, of which the readers to Danby and Winter had already said: "No money in this, but a genuine piece of work meriting consideration." It was Michael's business to give the consideration; Danby's to turn the affair down with the words: "Write him (or her) a civil letter, say we were greatly interested, regret we do not see our way--hope to have the privilege of considering next effort, and so forth. What!"	И, почесывая желтую шерсть, Майкл думал: "Возьми себя в руки! Люди на Южном полюсе при первой метели не ноют: "Хочу домой! Хочу домой!" - а держатся изо всех сил. Ну, нечего киснуть!" Он спустил Тинга на пол и прошел к себе в кабинет. У него лежали рукописи, о которых рецензенты от Дэнби и Уинтера уже дали отзыв. "Печатать невыгодно, но вещь настоящая, заслуживает внимания". Дело Майкла заключалось в том, чтобы проявить внимание, дело Дэнби - отставить рукопись со словами: "Напишите ему (или ей) вежливое письмо, что мы, мол, очень заинтересованы; сожалеем, что не можем издать. Надеемся иметь возможность познакомиться со следующей работой автора и так далее. Вот и все".
He turned up his reading-lamp and pulled out a manuscript he had already begun.	Майкл зажег настольную лампу и вынул рукопись, которую уже начал читать.
"No retreat, no retreat; they must conquer or die who have no retreat; No retreat, no retreat; they must conquer or die who have no retreat!"	"Все вперед, все вперед, отступления нет, победа иль смерть". "Все вперед, все вперед, отступления нет, победа иль смерть".
The black footmen's refrain from 'Polly' was all that happened in his mind. Dash it! He must read the thing! Somehow he finished the chapter. He remembered now. The manuscript was all about a man who, when he was a boy, had been so greatly impressed by the sight of a maidservant changing her clothes in a room over the way, that his married life was a continual struggle not to be unfaithful with his wife's maids. They had just discovered his complex, and he was going to have it out. The rest of the manuscript no doubt would show how that was done. It went most conscientiously into all those precise bodily details which it was now so timorous and Victorian to leave out. Genuine piece of work, and waste of time to go on with it! Old Danby--Freud bored him stiff; and for once Michael did not mind old Danby being in the right. He put the thing back into the drawer. Seven o'clock! Tell Fleur what he had been told about that cousin? Why? Nothing could mend THAT! If only she were speaking the truth about Wilfrid! He went to the window--stars above, and stripes below, stripes of courtyard and back garden.	Припев черных слуг из "Полли" [20] неотступно вертелся у него в голове. А, черт! Надо кончать работу. Майкл умудрился кое-как дочитать главу. Он вспомнил содержание рукописи. Там говорилось о человеке, который, будучи мальчиком, увидел, как в доме напротив горничная переодевалась в своей комнате, и это произвело на него столь сильное впечатление, что, будучи женатым, он вечно боролся с собой, чтобы не изменять жене с горничными. Его комплекс был раскрыт и должен был быть выявлен. Очевидно, вся остальная часть рукописи описывала, как этот комплекс выявлялся. Автор подробно и добросовестно излагал все те физические переживания, пропускать которые считалось отсталостью и "викторианством". Огромная работа - а времени на просмотр тратить не стоило! Старому Дэнби до смерти надоел Фрейд, и на этот раз правота старого Дэнби не раздражала Майкла. Он положил рукопись на стол. Семь часов! Рассказать Флер все, что он узнал о ее кузене? Зачем? Этого все равно не поправить! Если только она говорит правду об Уилфриде! Он подошел к окну - звезды вверху, полосы внизу - полосы дворов и садов.
"No retreat, no retreat; they must conquer or die who have no retreat!"	"Все вперед, все вперед, отступления нет, победа иль смерть".
A voice said:	- Когда приедет ваш отец? - послышался голос.
"When will your father be up?"
Old Forsyte! Lord! Lord!	"Старый Форсайт"! О боги!
"To-morrow, I believe, sir. Come in! You don't know my den, I think."	- Кажется, завтра, сэр. Заходите. Вы как будто первый раз в моей конуре?
"No," said Soames. "Snug! Caricatures. You go in for them--poor stuff!"	- Да, - сказал Сомс. - Славно. Карикатуры. Вы их собираете - пустое дело!
"But not modern, sir--a revived art."	- Но ведь это не нынешнее - это воскрешенное искусство, сэр.
"Queering your neighbours--I never cared for them. They only flourish when the world's in a mess and people have given up looking straight before them."	- Издеваться над ближним - это не по мне. Они только тогда и процветают, когда кругом творится чепуха и люди перестают прямо смотреть на вещи.
"By Jove!" said Michael; "that's good. Won't you sit down, sir?"	- Хорошо сказано, клянусь! - заметил Майкл. - Не присядете ли, сэр?
Soames sat down, crossing his knees in his accustomed manner. Slim, grey, close--a sealed book, neatly bound! What was HIS complex? Whatever it was, he had never had it out. One could not even imagine the operation.	Сомс сел, привычно положив ногу на ногу. Тонкий, седой, сдержанный закрытая книга в аккуратном переплете. Интересно, какой у него комплекс? Впрочем, какой бы он ни был. Сомс его, наверно, не станет выявлять. Даже трудно себе представить такую операцию.
"I shan't take away my Goya," he said very unexpectedly; "consider it Fleur's. In fact, if I only knew you were interested in the future, I should make more provision. In my opinion death duties will be prohibitive in a few years' time."	- Я не увезу своего Гойю, - сказал он неожиданно, - считайте, что он принадлежит Флер. Вообще, если бы я видел, что вы оба больше думаете о будущем, я бы сделал еще кое-какие распоряжения. По-моему, через несколько лет налог на наследство так повысят, что впору будет ничего не завещать.
Michael frowned.	Майкл нахмурился.
"I'd like you to know sir, once for all, that what you do for Fleur, you do for Fleur. I can be Epicurus whenever I like--bread, and on feast days a little bit of cheese."	- Я бы хотел, сэр, чтобы вы всегда помнили: то, что вы делаете для Флер, вы делаете для Флер. Я всегда смогу жить, как Эпикур; у меня хватит на хлеб, а по праздникам - на кусочек сыра.
Soames looked up with shrewdness in his glance.	Сомс пристально посмотрел на него.
"I know that," he said, "I always knew it."	- Знаю, - проговорил он, - я всегда это знал.
Michael bowed.	Майкл поклонился.
"With this land depression your father's hard hit, I should think."	- Вероятно, вашего отца сильно затронуло падение цен на землю?
"Well, he talks of being on the look out for soap or cars; but I shouldn't be surprised if he mortgages again and lingers on."	- Да, он говорит, что надо взяться за торговлю мылом или автомобилями, но я не удивлюсь, если он снова все перезаложит и будет тянуть дальше.
"A title without a place," said Soames, "is not natural. He'd better wait for me to go, if I leave anything, that is. But listen to me: I've been thinking. Aren't you happy together, you two, that you don't have children?"	- Титул без поместья - неестественная вещь, - заметил Сомс. - Лучше ему подождать, пока я умру, - конечно, если я что-нибудь оставлю после себя. Но вот что я хотел вам сказать: разве вы с Флер не дружно живете, что у вас нет детей?
Michael hesitated.	Майкл ответил не сразу.
"I don't think," he said slowly, "that we have ever had a scrap, or anything like it. I have been--I am--terribly fond of her, but you have known better than I that I only picked up the pieces."	- Не могу сказать, - медленно проговорил он, - чтобы мы когда-нибудь ссорились или вообще... я всегда страшно любил ее и люблю. Но ведь вы-то знаете, что я только подобрал обломки.
"Who told you that?"	- Кто вам сказал?
"To-day--Miss June Forsyte."	- Я узнал это сегодня - от мисс Джун Форсайт.
"THAT woman!" said Soames. "She can't keep her foot out of anything. A boy and girl affair--over months before you married."	- Эта женщина, - сказал Сомс. - Не может не вмешиваться в чужие дела. То было детское увлечение, окончилось за много месяцев до вашей свадьбы.
"But deep, sir," said Michael gently.	- Но глубокое увлечение, сэр, - мягко сказал Майкл.
"Deep--who knows at that age? Deep?" Soames paused: "You're a good fellow--I always knew. Be patient--take a long view."	- Глубокое! В таком возрасте - как можно знать? Глубокое! - Сомс помолчал. - Вы хороший человек, я всегда это признавал. Будьте терпеливы и смотрите в будущее.
"Yes, sir," said Michael, very still in his chair, "If I can."	- Да, сэр, - Майкл совсем ушел в свое кресло, - да, если смогу.
"She's everything to me," muttered Soames abruptly.	- Для меня она - все, - отрывисто буркнул Сомс.
"And to me--which doesn't make it easier."	- И для меня тоже, но от этого не легче.
The line between Soames' brows deepened.	Складка меж бровей Сомса углубилась.
"Perhaps not. But hold on! As gently as you like, but hold on! She's young. She'll flutter about; there's nothing in it."	- Может, и не легче. Но держите ее! Насколько хотите мягко, осторожно - только держите. Она молода, она мечется, но все это пустяки.
'Does he know about the other thing?' thought Michael.	"Знает ли он и о том, другом?" - подумал Майкл.
"I have my own worries," went on Soames, "but they're nothing to what I should feel if anything went wrong with her."	- У меня есть свои неприятности, - продолжал Сомс, - но они ничто по сравнению с тем, что я буду чувствовать, если с ней что-нибудь случится.
Michael felt a twinge of sympathy, unusual towards that self- contained grey figure.	Майкл почувствовал проблеск симпатии к этому замкнутому седому человеку.
"I shall try my best," he said quietly; "but I'm not naturally Solomon at six stone seven."	- Я сделаю все, что смогу, - сказал он тихо, - но, конечно, я не царь Соломон.
"I'm not so sure," said Soames, "I'm not so sure. Anyway, a child-- well, a child would be--a--sort of insur--" He baulked, the word was not precisely--!	- Я не совсем спокоен, - сказал Сомс, - не совсем спокоен. Во всяком случае, ребенок был бы своего рода страхов... - он запнулся, слово не совсем подходило!
Michael froze.	Майкл словно застыл.
"As to that, I can't say anything."	- Тут уж я ничего не могу сказать.
Soames got up.	Сомс встал.
"No," he said wistfully, "I suppose not. It's time to dress."	- Так, - произнес он задумчиво, - конечно нет. Пора одеваться.
To dress--to dine, and if to dine, to sleep--to sleep, to dream! And then what dreams might come!	"Одеться на обед, обедать, после - спать. Спать - видеть сны! Какие сны придут?"
On the way to his dressing-room Michael encountered Coaker; the man's face was long.	По дороге в свою комнату Майкл встретил Кокера. Вид у него был совсем унылый.
"What's up, Coaker?"	- В чем дело, Кокер?
"The little dog, sir, has been sick in the drawing-room."	- Собачку стошнило в гостиной, сэр.
"The deuce he has!"	- Черт возьми, неужели!
"Yes, sir; it appears that some one left him there alone. He makes himself felt, sir. I always say: He's an important little dog. . . ."	- Да, сэр. Очевидно, кто-то бросил ее там одну. Она очень обиделась, сэр. Я всегда говорил: это не простая собачка...
During dinner, as if visited by remorse for having given them advice and two pictures worth some thousands of pounds, Soames pitched a tale like those of James in his palmy days. He spoke of the French--the fall of the mark--the rise in Consols--the obstinacy of Dumetrius, the picture-dealer, over a Constable skyscape which Soames wanted and Dumetrius did not, but to which the fellow held on just for the sake of a price which Soames did not mean to pay. He spoke of the trouble which he foresaw with the United States over their precious Prohibition. They were a headstrong lot. They took up a thing and ran their heads against a stone wall. He himself had never drunk anything to speak of, but he liked to feel that he could. The Americans liked to feel that he couldn't, that was tyranny. They were overbearing. He shouldn't be surprised if everybody took to drinking over there. As to the League of Nations, a man that morning had palavered it up. That cock wouldn't fight--spend money, and arrange things which would have arranged themselves, but as for anything important, such as abolishing Bolshevism, or poison gas, they never would, and to pretend it was all-me-eye-and-Betty-Martin. It was almost a record for one habitually taciturn, and deeply useful to two young people only anxious that he should continue to talk, so that they might think of other things. The conduct of Ting-a-ling was the sole other subject of consideration. Fleur thought it due to the copper floor. Soames that he must have picked up something in the Square--dogs were always picking things up. Michael suggested that it was just Chinese--a protest against there being nobody to watch his self-sufficiency. In China there were four hundred million people to watch each other being self-sufficient. What would one expect of a Chinaman suddenly placed in the Gobi Desert? He would certainly be sick.	За обедом, как будто устыдившись того, что осчастливил их и советами и двумя картинами, стоившими несколько тысяч, Сомс говорил, как говаривал Джемс в дни своего расцвета. Он говорил о французах, о падении марки, о повышении "консолей", об упрямстве Думетриуса, не желавшего уступить Сомсу этюд Констэбля, совершенно ему ненужный и нужный Сомсу, который все-таки не хотел платить за него цену, назначенную Думетриусом из чистого упрямства. Он говорил о неприятностях, которые наживут себе Соединенные Штаты из-за своего сухого закона. Вот упрямый народ! Ухватятся за что-нибудь, и хоть разбей голову об стенку. Сам он почти не пил, но приятно чувствовать, что можно выпить. Американцам, очевидно, приятно чувствовать, что нельзя выпить, но это ведь тирания! Они просто зазнались. Он не удивится, если узнает, что все там запили. Что касается Лиги наций - сегодня утром какой-то человек превозносил ее до небес. Но этот номер не пройдет: тратить деньги и улаживать дела, которые и сами уладятся, - это Лига умеет, а вот делать что-нибудь серьезное, например уничтожить большевизм или ядовитые газы, - это им не под силу; а ведь делают вид, что они - все на свете. Для обычно молчаливого человека это был рекорд разговорчивости, что пришлось весьма на руку молодой чете: им только и хотелось, чтобы он говорил и дал им возможность думать о своем. Единственной темой общего разговора было поведение Тинг-а-Линга. Флер считала, что во всем виноват медный пол. Сомс утверждал, что он съел что-то на улице, - собаки вечно все хватают - Майкл предположил, что это просто черта его китайского характера: протест против того, что никто не оценил, насколько он полон собственного достоинства. В Китае четыреста миллионов людей, там есть кому оценить, если человек полон собственного достоинства. А что бы сделал китаец, если бы вдруг оказался в пустыне Гоби? Наверно, его бы тоже стошнило.
"No retreat, no retreat; they must conquer or die who have no retreat!"	"Все вперед, все вперед, отступления нет, победа иль смерть".
When Fleur left them, both felt that they could not so soon again bear each other's company, and Soames said:	Когда Флер вышла, мужчины почувствовали, что еще раз остаться вдвоем - невыносимо, и Сомс сказал:
"I've got some figures to attend to--I'll go to my room."	- Мне надо сделать кое-какие подсчеты, я пройду к себе.
Michael stood up.	Майкл встал.
"Wouldn't you like my den, sir?"	- Может быть, расположитесь в моем углу, сэр?
"No," said Soames, "I must concentrate. Say goodnight to Fleur for me."	- Нет, - сказал Сомс, - мне надо сосредоточиться. Пожелайте за меня Флер спокойной ночи.
Michael remained smoking above the porcelain effigies of Spanish fruits. That white monkey couldn't eat those and throw away the rinds! Would the fruits of his life be porcelain in future? Live in the same house with Fleur, estranged? Live with Fleur as now, feeling a stranger, even an unwelcome stranger? Clear out, and join the Air Force, or the 'Save the Children' corps? Which of the three courses was least to be deplored? The ash of his cigar grew long, dropped incontinent, and grew again; the porcelain fruits mocked him with their sheen and glow; Coaker put his head in and took it away again. (The Governor had got the hump--good sort, the Governor!) Decision waited for him, somewhere, somewhen--Fleur's, not his own. His mind was too miserable and disconcerted to be known; but she would know hers. She had the information which alone made decision possible about Wilfrid, that cousin, her own actions and feelings. Yes, decision would come, and would it matter in a world where pity was punk and only a Chinese philosophy of any use?	Майкл остался один. Он курил и смотрел на фарфоровые испанские фрукты. Белой обезьяне не съесть их, не выбросить кожуру. Не станут ли теперь плоды его жизни фарфоровыми? Жить а одном доме с Флер в отчуждении? Жить с Флер, как сейчас, чувствуя себя посторонним, ненужным? Или уехать, поступить в авиацию или в Общество спасения детей? Какое из трех решений наименее жалкое и глупое? Пепел сигары рос, упал и снова вырос. Фарфоровые фрукты дразнили его своим блеском и теплыми красками. Кокер заглянул и снова ушел. (Хозяин не в духе, - славный малый этот хозяин!) Что-то должно решиться, где-то и когда-то, но решать будет не он, а Флер. Он слишком несчастен и растерян - где ему знать, чего он хочет! Но Флер знает. Она знает все, от чего может зависеть ее решение, - все об Уилфриде, об этом кузене, о своих собственных чувствах и поступках. Да, какое-то решение придет, но что это в конце концов значит в мире, где жалость - чушь и философия может пригодиться только китайская?
But not be sick in the drawing-room, try and keep one's end up, even if there were no one to see one being important! . . .	Но нельзя, чтоб тебя тошнило в гостиной, надо держаться - даже когда никто не видит, как ты стараешься держаться!..
He had been asleep and it was dark, or all but, in his bed- dressing-room. Something white by his bed. A fragrant faint warmth close to him; a voice saying low: "It's only me. Let me come in your bed, Michael. "Like a child--like a child! Michael reached out his arms. The whiteness and the warmth came into them. Curls smothered his mouth, the voice said in his ear: "I wouldn't have come, would I, if there'd--if there'd been anything?"	Он уже засыпал, и в его комнате было почти темно. Что-то белое очутилось у его кровати. Смутная душистая теплота коснулась его; голос чуть слышно прошептал: "Это я. Пусти меня к себе, Майкл". Словно ребенок! Майкл протянул руки. Белое и теплое прильнуло к нему. Завитки волос щекотали ему губы, голос шепнул на ухо: "Разве я пришла бы, если бы... если бы что-нибудь было?"
Michael's heart, wild, confused, beat against hers.	Сердце Майкла, смятенное и обезумевшее, забилось у ее груди.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты