THE WHITE MONKEY/Белая обезьяна (часть первая)

CHAPTER X PASSING OF A SPORTSMAN/X. КОНЕЦ СПОРТСМЕНА

English	Русский
Soames, disappointed of his daughter, said: "I'll wait," and took his seat in the centre of the jade green settee, oblivious of Ting- a-ling before the fire, sleeping off the attentions of Amabel Nazing, who had found him 'just too cunning.' Grey and composed, with one knee over the other, and a line between his eyes, he thought of Elderson and the condition of the world, and of how there was always something. And the more he thought, the more he wondered why he had ever been such a flat as to go on to a Board which had anything to do with foreign contracts. All the old wisdom that in the nineteenth century had consolidated British wealth, all the Forsyte philosophy of attending to one's own business, and taking no risks, the close-fibred national individualism which refused to commit the country to chasing this wild goose or that, held within him silent demonstration. Britain was on the wrong tack politically to try and influence the Continent, and the P.P.R.S. on the wrong tack monetarily to insure business outside Britain. The special instinct of his breed yearned for resumption of the straight and private path. Never meddle with what you couldn't control! 'Old Mont' had said: "Keep the ring!" Nothing of the sort: Mind one's own business! That was the real 'formula.' He became conscious of his calf--Ting-a- ling was sniffing at his trousers.	Не застав дочери дома, Сомс сказал: "Я подожду", - и уселся на зеленый диван, не замечая Тинг-а-Линга, отсыпавшегося перед камином от проявлений внимания со стороны Эмебел Нэйзинг, - она нашла, что он "чудо до чего забавный!" Седой и степенный. Сомс сидел, с глубокой складкой на лбу, положив ногу на ногу, и думал об Элдерсоне и о том, куда идет мир и как вечно что-нибудь случается. И чем больше он думал, тем меньше понимал, как угораздило его войти в правление общества, которое имело дело с иностранными контрактами. Вся старинная мудрость, укрепившая в девятнадцатом веке богатство Англии, вся форсайтская философия, утверждавшая, что не надо вмешиваться в чужие дела и рисковать, весь закоренелый национальный индивидуализм, который не мог позволить стране гоняться то за одной синей птицей, то за другой, - все это подымало молчаливый протест в его душе. Англия идет по неверному политическому пути, пытаясь оказать влияние на континентальную политику, и ОГС идет по неверному финансовому пути, беря на себя страховку иностранных контрактов. Особый родовой инстинкт тянул Сомса назад, на его собственную, прямую дорогу. Никогда не впутываться в дела, которые не можешь проверить! "Старый Монт" говорил: "держаться на ринге". Ничего подобного! Не вмешивайся не в свое дело вот правильная "формула". Он почувствовал что-то около ноги: Тинг-а-Линг обнюхивал его брюки.
"Oh!" said Soames. "It's you!"	- А, - сказал Сомс, - это ты!
Placing his forepaws against the settee, Ting-a-ling licked the air.	Поставив передние лапы на диван, Тинг-а-Линг облизнулся.
"Pick you up?" said Soames. "You're too long." And again he felt that faint warmth of being liked.	- Подсадить тебя? - сказал Сомс. - Уж очень ты длинный! - И снова он почувствовал какую-то еле уловимую теплоту от сознания, что собака его любит.
'There's something about me that appeals to him,' he thought, taking him by the scruff and lifting him on to a cushion. "You and I," the little dog seemed saying with his stare--Chinese little object! The Chinese knew what they were about, they had minded their own business for five thousand years!	"Что-то во мне есть, что ему нравится", - подумал он и, взяв Тинг-а-Линга за ошейник, втащил его на подушку. "Ты и я - нас двое таких", - как будто говорила собачонка пристальным своим взглядом. Китайская штучка! Китайцы знают, чего им надо; они уже пять тысяч лет как не вмешиваются в чужие дела!
'I shall resign,' thought Soames. But what about Winifred, and Imogen, and some of the Rogers and Nicholases who had been putting money into this thing because he was a director? He wished they wouldn't follow him like a lot of sheep! He rose from the settee. It was no good waiting, he would walk on to Green Street and talk to Winifred at once. She would have to sell again, though the shares had dropped a bit. And without taking leave of Ting-a-ling, he went out.	"Подам в отставку", - подумал Сомс. Но как быть с Уинифрид, с Имоджин, с сыновьями Роджера и Николаев, которые вложили деньги в это дело, потому что он был там директором? И что они ходят за ним, как стадо баранов! Он встал. Не стоит ждать - лучше пойти на Грин-стрит и теперь же поговорить с Уинифрид. Ей придется опять продавать акции, хотя они слегка упали. И, не прощаясь с Тинг-а-Лингом, он ушел.
All this last year he had almost enjoyed life. Having somewhere to come and sit and receive a certain sympathy once at least a week, as in old days at Timothy's, was of incalculable advantage to his spirit. In going from home Fleur had taken most of his heart with her; but Soames had found it almost an advantage to visit his heart once a week rather than to have it always about. There were other reasons conducing to light-heartedness. That diabolical foreign chap, Prosper Profond, had long been gone he didn't know where, and his wife had been decidedly less restive and sarcastic ever since. She had taken up a thing they called Coue, and grown stouter. She used the car a great deal. Altogether she was more domestic. Then, too, he had become reconciled to Gauguin--a little slump in that painter had convinced him that he was still worth attention, and he had bought three more. Gauguin would rise again! Soames almost regretted his intuition of that second coming, for he had quite taken to the chap. His colour, once you got used to it, was very attractive. One picture, especially, which meant nothing so far as he could see, had a way of making you keep your eyes on it. He even felt uneasy when he thought of having to part with the thing at an enhanced price. But, most of all, he had been feeling so well, enjoying a recrudescence of youth in regard to Annette, taking more pleasure in what he ate, while his mind dwelt almost complacently on the state of money. The pound going up in value; Labour quiet! And now they had got rid of that Jack-o'-lantern, they might look for some years of solid Conservative administration. And to think, as he did, stepping across St. James' Park towards Green Street, that he had gone and put his foot into a concern which he could not control, made him feel--well, as if the devil had been in it!	Весь этот год жизнь почти доставляла ему удовольствие. То, что он мог хоть раз в неделю куда-то прийти, посидеть, встретить какую-то симпатию, как в прежние годы в доме Тимоти, - все это удивительно подымало его настроение. Уйдя из дому, Флер унесла с собой его сердце; но Сомс, пожалуй, предпочитал навещать свое сердце раз в неделю, чем носить его всегда с собой. И еще по другим причинам жизнь стала легче. Этот мефистофельского вида иностранец Проспер Профон давно уехал неизвестно куда, и с тех пор жена стала гораздо спокойнее и ее сарказм значительно слабее. Она занималась какой-то штукой, которая называлась "система Куэ" [14], и пополнела. Она постоянно пользовалась автомобилем. Вообще привыкла к дому, поутихла. Кроме того, Сомс примирился с Гогэном, - некоторое понижение спроса на этого художника убедило его в том, что Гогэн стоил внимания, и он купил еще три картины. Гогэн снова пойдет в гору. Сомс даже немного жалел об этом, потому что он успел полюбить этого художника. Если привыкнуть к его краскам - они начинают даже нравиться. Одна картина - в сущности, без всякого содержания - как-то особенно привлекала глаз. Сомсу становилось даже неприятно, когда он думал, что с картиной придется расстаться, если цена очень поднимется. Но и помимо всего этого, Сомс чувствовал себя вполне хорошо; он переживал рецидив молодости по отношению к Аннет, получал больше удовольствия от еды и совершенно спокойно думал о денежных делах. Фунт подымался в цене; рабочие успокоились; и теперь, когда страна избавилась от этого фигляра, можно было надеяться на несколько лет прочного правления консерваторов. И только подумать, размышлял он, проходя через Сент-Джемс-парк по направлению к Грин-стрит, - только подумать, что он сам взял и влез в общество, которое он не мог контролировать! Право, он чувствовал себя так, как будто сам черт его попутал!
In Piccadilly he moused along on the Park side, taking his customary look up at the 'Iseeum' Club. The curtains were drawn, and chinks of light glowed, long and cosy. And that reminded him-- some one had said George Forsyte was ill. Certainly he had not seen him in the bay window for months past. Well, George had always eaten and drunk too much. He crossed over and passed beneath the Club; and a sudden feeling--he didn't know what--a longing for his own past, a sort of nostalgia--made him stop and mount the steps.	На Пикадилли он медленно пошел по стороне, примыкавшей к парку, привычно поглядывая на окна "Айсиумклуба". Гардины были спущены, и длинные полосы света пробивались мягко и приветливо. И ему вспомнилось, что кто-то говорил, будто Джордж Форсайт болен. Действительно, Сомс уже много месяцев не видел его в фонаре окна. Н-да, Джордж всегда слишком много ел и пил. Сомс перешел улицу и прошел мимо клуба; какое-то внезапное чувство, - он сам не знал, какое - тоска по своему прошлому, словно тоска по родине, - заставило его повернуть и подняться в подъезд.
"Mr. George Forsyte in the Club?"	- Мистер Джордж Форсайт в клубе?
The janitor stared, a grey-haired, long-faced chap, whom he had known from away back in the 'eighties.	Швейцар уставился на него. Этого длиннолицего седого человека Сомс знал еще с восьмидесятых годов.
"Mr. Forsyte, sir," he said, "is very ill indeed. They say he won't recover, sir."	- Мистер Форсайт, сэр, - сказал он, - опасно болен. Говорят, не поправится, сэр.
"What?" said Soames. "Nobody told me that."	- Что? - спросил Сомс. - Никто мне не говорил.
"He's very bad--VERY bad indeed. It's the heart."	- Он очень плох, совсем плох. Что-то с сердцем.
"The heart! Where is he?"	- С сердцем? А где он?
"At his rooms, sir; just round the corner. They say the doctors have given him up. He WILL be missed here. Forty years I've known him. One of the old school, and a wonderful judge of wine and horses. We none of us last for ever, they say, but I never thought to see HIM out. Bit too full-blooded, sir, and that's a fact."	- У себя на квартире, сэр, тут за углом. Говорят, доктора считают, что он безнадежен. А жаль его, сэр! Сорок лет я его помню. Старого закала человек и замечательно знал толк в винах и лошадях. Никто из нас, как говорится, не вечен, но никогда я не думал, что придется его провожать. Он малость полнокровен, сэр, вот в чем дело.
With a slight shock Soames realised that he had never known where George lived, so utterly anchored had he seemed to that bay window above.	Сомс с несколько неприятным чувством обнаружил, что никогда не знал, где живет Джордж, так прочно он казался связанным с фонарем клубного окна.
"Just give me the number of his rooms," he said.	- Скажите мне его адрес, - проговорил он.
"Belville Row--No. 11, sir; I'm sure I hope you'll find him better. I shall miss his jokes--I shall, indeed."	- Бельвиль-Роу, номер одиннадцать, сэр. Надеюсь, вы его найдете в лучшем состоянии. Мне будет очень не хватать его шуток, право!
Turning the corner into Belville Row, Soames made a rapid calculation. George was sixty-six, only one year younger than himself! If George was really in extremis it would be quite unnatural! 'Comes of not leading a careful life,' he thought; 'always rackety--George! When was it I made his will?' So far as he remembered, George had left his money to his brothers and sisters--no one else to leave it to. The feeling of kinship stirred in Soames, the instinct of family adjustment. George and he had never got on--opposite poles of temperament--still he would have to be buried, and who would see to it if not Soames, who had seen to so many Forsyte burials in his time? He recalled the nickname George had once given him, 'the undertaker!' H'm! Here was poetical justice! Belville Row! Ah! No. 11--regular bachelor-looking place! And putting his hand up to the bell, he thought: 'Women!' What had George done about women all his life?	Повернув за угол, на Бельвиль-Роу, Сомс сделал быстрый подсчет. Джорджу шестьдесят шесть лет - только на год моложе его самого! Если Джордж действительно "при последнем издыхании", это странно! "Все оттого, что вел неправильный образ жизни, - подумал Сомс. - Сплошное легкомыслие - этот Джордж! Когда это я составлял его завещание?" Насколько он помнил, Джордж завещал свое состояние братьям и сестрам. Больше у него никого не было. Какое-то родственное чувство зашевелилось в Сомсе - инстинкт сохранения семейного благополучия. Они с Джорджем никогда не ладили - полные противоположности по темпераменту; и все же его надо будет хоронить, - а кому заботиться об этом, как не Сомсу, схоронившему уже многих Форсайтов. Он вспомнил, как Джордж когда-то прозвал его "гробовщиком". Гм! Вот оно - возмездие! Бельвиль-Роу. Ага, номер одиннадцать. Настоящее жилище холостяка. И, собираясь позвонить, Сомс подумал: "Женщины! Какую роль играли в жизни Джорджа женщины?"
His ring was answered by a man in a black cut-away coat with a certain speechless reticence.	На его звонок вышел человек в черном костюме, молчаливый и сдержанный.
"My cousin, Mr. George Forsyte? How is he?"	- Здесь живет мой кузен, Джордж Форсайт? Как его здоровье?
The man compressed his lips.	Слуга сжал губы.
"Not expected to last the night, sir."	- Вряд ли переживет эту ночь, сэр.
Soames felt a little clutch beneath his Jaeger vest.	Сомс почувствовал, как под его шерстяной фуфайкой что-то дрогнуло.
"Conscious?"	- В сознании?
"Yes, sir."	- Да, сэр.
"Could you show him my card? He might possibly like to see me."	- Можете отнести ему мою карточку? Вероятно, он захочет меня повидать.
"Will you wait in here, sir?"	- Будьте добры подождать здесь, сэр.
Soames passed into a low room panelled up to the level of a man's chest, and above that line decorated with prints. George--a collector! Soames had never supposed he had it in him! On those walls, wherever the eye roved, were prints coloured and uncoloured, old and new, depicting the sports of racing and prize-fighting! Hardly an inch of the red wall space visible! About to examine them for marks of value, Soames saw that he was not alone. A woman--age uncertain in the shaded light--was sitting in a very high-backed chair before the fire with her elbow on the arm of it, and a handkerchief held to her face. Soames looked at her, and his nostrils moved in a stealthy sniff. 'Not a lady,' he thought. 'Ten to one but there'll be complications.' The muffled voice of the cut-away man said:	Сомс прошел в низкую комнату с деревянной панелью почти в рост человека, над которой висели картины. Джордж - коллекционер! Сомс никогда этого за ним не знал. На стенах, куда ни взгляни, висели картины - старые и новые, изображавшие скачки и бокс. Красных обоев почти не было видно. И только Сомс приготовился рассмотреть картины с точки зрения их стоимости, как заметил, что он не один. Женщина - возраст не определишь в сумерках - сидела у камина в кресле с очень высокой спинкой, облокотившись на ручку кресла и приложив к лицу платок. Сомс посмотрел на нее и украдкой понюхал воздух. "Не нашего круга, - решил он, - держу десять против одного, что выйдут осложнения". Приглушенный голос лакея сказал:
"I'm to take you in, sir."	- Вас просят зайти, сэр!
Soames passed his hand over his face and followed.	Сомс провел рукой по лицу и последовал за ним.
The bedroom he now entered was in curious contrast. The whole of one wall was occupied by an immense piece of furniture, all cupboards and drawers. Otherwise there was nothing in the room but a dressing-table with silver accoutrements, an electric radiator alight in the fireplace, and a bed opposite. Over the fireplace was a single picture, at which Soames glanced mechanically. What! Chinese! A large whitish sidelong monkey, holding the rind of a squeezed fruit in its outstretched paw. Its whiskered face looked back at him with brown, almost human eyes. What on earth had made his inartistic cousin buy a thing like that and put it up to face his bed? He turned and looked at the bed's occupant. "The only sportsman of the lot," as Montague Dartie in his prime had called him, lay with his swollen form outlined beneath a thin quilt. It gave Soames quite a turn to see that familiar beef-coloured face pale and puffy as a moon, with dark corrugated circles round eyes which still had their japing stare. A voice, hoarse and subdued, but with the old Forsyte timbre, said:	Спальня, куда он вошел, была странно не похожа на первую комнату. Одна стена была сплошь занята огромным шкафом с массой ящиков и полочек. И больше в комнате ничего не было, кроме туалетного стола с серебряным прибором, электрического радиатора, горевшего в камине, и кровати напротив. Над камином висела одна-единственная картина. Сомс машинально взглянул на нее. Как! Китайская картина! Большая белая обезьяна, повернувшись боком, держала в протянутой лапе кожуру выжатого апельсина. С ее мохнатой мордочки на Сомса смотрели карие, почти человеческие глаза. Какая фантазия заставила чуждого искусству Джорджа купить такую вещь, да еще повесить ее против своей кровати? Сомс обернулся и поглядел на кровать. Там лежал "единственный приличный человек в этой семейке", как называл его когда-то Монтегью Дарти; его отечное тело вырисовывалось под тонким стеганым одеялом. Сомса даже передернуло, когда он увидел это знакомое багрово-румяное лицо бледным и одутловатым, как луна, с темными морщинистыми кругами под глазами, еще сохранившими свое насмешливое выражение. Голос хриплый, сдавленный, но звучащий еще по-старому, по-форсайтски, произнес:
"Hallo, Soames! Come to measure me for my coffin?"	- Здорово, Сомс! Пришел снять с меня мерку для гроба?
Soames put the suggestion away with a movement of his hand; he felt queer looking at that travesty of George. They had never got on, but--!	Сомс движением руки отклонил это предположение; ему странно было видеть такую пародию на Джорджа. Они никогда не ладили, но все-таки...
And in his flat, unemotional voice he said:	Сдержанным, спокойным голосом он сказал:
"Well, George! You'll pick up yet. You're no age. Is there anything I can do for you?"	- Ну, Джордж, ты еще поправишься. Ты еще не в таком возрасте. Могу ли я быть тебе чем-нибудь полезен?
A grin twitched George's pallid lips.	Усмешка тронула бескровные губы Джорджа.
"Make me a codicil. You'll find paper in the dressing table drawer."	- Составь мне дополнение к завещанию. Бумага - в ящике туалетного стола.
Soames took out a sheet of 'Iseeum' Club notepaper. Standing at the table, he inscribed the opening words of a codicil with his stylographic pen, and looked round at George. The words came with a hoarse relish.	Сомс вынул листок со штампом "Айсиум-Клуба". Стоя у стола, он написал своим вечным пером вводную фразу и выжидательно взглянул на Джорджа. Голос продиктовал хрипло и медленно:
"My three screws to young Val Dartie, because he's the only Forsyte that knows a horse from a donkey." A throaty chuckle sounded ghastly in the ears of Soames. "What have you said?"	- Моих трех кляч - молодому Вэлу Дарти, потому что он единственный Форсайт, который умеет отличить лошадь от осла. - Сдавленный смешок жутко отозвался в ушах Сомса. - Ну, как ты написал?
Soames read:	Сомс прочел:
"I hereby leave my three racehorses to my kinsman, Valerius Dartie, of Wansdon, Sussex, because he has special knowledge of horses."	- "Завещаю трех моих скаковых лошадей родственнику моему Валериусу Дарти из Уонсдона, Сэссекс, ибо он обладает специальным знанием лошадей".
Again the throaty chuckle.	Снова этот хриплый смешок:
"You're a dry file, Soames. Go on. To Milly Moyle, of 12, Claremont Grove, twelve thousand pounds, free of legacy duty."	- Ты, Сомс, сухой педант. Продолжай: Милли Мойл - Клермснт-Гров, дом двенадцать - завещаю двенадцать тысяч фунтов, свободных от налогов на наследство.
Soames paused on the verge of a whistle.	Сомс чуть не свистнул.
The woman in the next room!	Женщина в соседней комнате!
The japing in George's eyes had turned to brooding gloom.	Насмешливые глаза Джорджа стали грустными и задумчивыми.
"It's a lot of money," Soames could not help saying.	- Это огромные деньги, - не удержался Сомс.
George made a faint choleric sound.	Джордж хрипло и раздраженно проворчал:
"Write it down, or I'll leave her the lot."	- Пиши, не то откажу ей все состояние!
Soames wrote.	Сомс написал.
"Is that all?"	- Это все?
"Yes. Read it!"	- Да. Прочти!
Soames read. Again he heard that throaty chuckle.	Сомс прочел. Снова он услышал сдавленный смех.
"That's a pill. You won't let THAT into the papers. Get that chap in, and you and he can witness."	- Недурная пилюля! Этого вы в газетах не напечатаете. Позови лакея, ты и он можете засвидетельствовать.
Before Soames reached the door, it was opened and the man himself came in.	Но Сомс еще не успел дойти до двери, как она открылась, и лакей вошел сам.
"The--er--vicar, sir," he said in a deprecating voice, "has called. He wants to know if you would like to see him."	- Тут... м-м... зашел священник, сэр, - сказал он виноватым голосом. - Он спрашивает, не угодно ли вам принять его?
George turned his face, his fleshy grey eyes rolled.	Джордж повернулся к нему; его заплывшие серые глаза сердито расширились.
"Give him my compliments," he said, "and say I'll see him at the funeral."	- Передайте ему привет, - сказал он, - и скажите, что мы увидимся на моих похоронах.
With a bow the man went out, and there was silence.	Лакеи поклонился и вышел; наступило молчание.
"Now," said George, "get him in again. I don't know when the flag'll fall."	- Теперь, - сказал Джордж, - зови его опять. Я не знаю, когда флаг будет спущен.
Soames beckoned the man in. When the codicil was signed and the man gone, George spoke:	Сомс позвал лакея. Когда завещание было подписано и лакей ушел, Джордж заговорил:
"Take it, and see she gets it. I can trust you, that's one thing about you, Soames."	- Возьми его и последи, чтобы она свое получила. Тебе можно доверять - это твое основное достоинство, Сомс.
Soames pocketed the codicil with a very queer sensation.	Сомс с каким-то странным чувством положил завещание в карман.
"Would you like to see her again?" he said.	- Может быть, хочешь ее повидать? - сказал он.
George stared up at him a long time before he answered.	Джордж посмотрел на него долгим, пристальным взглядом.
"No. What's the good? Give me a cigar from that drawer."	- Нет. Какой смысл? Дай мне сигару из того ящика.
Soames opened the drawer.	Сомс открыл ящик.
"Ought you?" he said.	- А можно тебе? - спросил он.
George grinned.	Джордж усмехнулся:
"Never in my life done what I ought; not going to begin now. Cut it for me."	- Никогда в жизни не делал того, что можно, и теперь не собираюсь. Обрежь мне сигару.
Soames nipped the end of the cigar. 'Shan't give him a match,' he thought. 'Can't take the responsibility.' But George did not ask for a match. He lay quite still, the unlighted cigar between his pale lips, the curved lids down over his eyes.	Сомс остриг кончик сигары. "Спичек я ему не дам, - подумал он, - не могу взять на себя ответственность". Но Джордж и не просил спичек. Он лежал совершенно спокойно с незажженной сигарой в бледных губах, опустив распухшие веки.
"Good-bye," he said, "I'm going to have a snooze."	- Прощай, - сказал он, - я вздремну.
"Good-bye," said Soames. "I--I hope--you--you'll soon--"	- Прощай, - сказал Сомс. - Я надеюсь, что ты... ты, коро...
George reopened his eyes--fixed, sad, jesting, they seemed to quench the shams of hope and consolation. Soames turned hastily and went out. He felt bad, and almost unconsciously turned again into the sitting-room. The woman was still in the same attitude; the same florid scent was in the air. Soames took up the umbrella he had left there, and went out.	Джордж снова открыл глаза, - их пристальный, грустный, насмешливый взгляд как будто уничтожал притворные надежды и утешения. Сомс быстро повернулся и вышел. Он чувствовал себя скверно и почти бессознательно опять зашел в гостиную. Женщина сидела в той же позе; тот же назойливый аромат стоял в воздухе. Сомс взял зонтик, забытый там, и вышел.
"This is my telephone number," he said to the servant waiting in the corridor; "let me know."	- Вот мой номер телефона, - сказал он слуге, ожидавшему в коридоре. Дайте мне знать.
The man bowed.	Тот поклонился.
Soames turned out of Belville Row. Never had he left George's presence without the sense of being laughed at. Had he been laughed at now? Was that codicil George's last joke? If he had not gone in this afternoon, would George ever have made it, leaving a third of his property away from his family to that florid woman in the high-backed chair? Soames was beset by a sense of mystery. How could a man joke at death's door? It was, in a way, heroic. Where would he be buried? Somebody would know--Francie or Eustace. And what would they think when they came to know about that woman in the chair--twelve thousand pounds! 'If I can get hold of that white monkey, I will,' he thought suddenly. 'It's a good thing.' The monkey's eyes, the squeezed-out fruit--was life all a bitter jest and George deeper than himself? He rang the Green Street bell.	Сомс свернул с Бельвиль-Роу. Всегда, расставаясь с Джорджем, он чувствовал, что над ним смеются. Не посмеялись ли над ним и в этот раз? Не было ли завещание Джорджа его последней шуткой? Может быть, если бы Сомс не зашел к нему, Джордж никогда бы не сделал этой приписки, не обошел бы семью, оставив треть своего состояния надушенной женщине в кресле? Сомса смущала эта загадка. Но как можно шутить у порога смерти? В этом было своего рода геройство. Где его надо хоронить?.. Ктонибудь, наверно, знает - Фрэнси или Юстас. Но что они скажут, когда узнают об этой женщине в кресле? Ведь двенадцать тысяч фунтов! "Если смогу получить эту белую обезьяну, обязательно возьму ее, - подумал он внезапно, - хорошая вещь!" Глаза обезьяны, выжатый апельсин... не была ли сама жизнь горькой шуткой, не понимал ли Джордж все глубже его самого? Сомс позвонил у дверей дома на Грин-Стрит.
Mrs. Dartie was very sorry, but Mrs. Cardigan had called for her to dine and make a fourth at the play.	Миссис Дарти просила извинить ее, но миссис Кардитан пригласила ее обедать и составить партию в карты.
Soames went in to dinner alone. At the polished board below which Montague Dartie had now and again slipped, if not quite slept, he dined and brooded. "I can trust you, that's one thing about you, Soames." The words flattered and yet stung him. The depths of that sardonic joke! To give him a family shock and trust him to carry the shock out! George had never cared twelve thousand pounds for a woman who smelled of patchouli. No! It was a final gibe at his family, the Forsytes, at Soames himself! Well! one by one those who had injured or gibed at him--Irene, Bosinney, old and young Jolyon, and now George, had met their fates. Dead, dying, or in British Columbia! He saw again his cousin's eyes above that unlighted cigar, fixed, sad, jesting--poor devil! He got up from the table, and nervously drew aside the curtains. The night was fine and cold. What happened to one--after? George used to say that he had been Charles the Second's cook in a former existence! But reincarnation was all nonsense, weak-minded theorising! Still, one would be glad to hold on if one could, after one was gone. Hold on, and be near Fleur! What noise was that? Gramophone going in the kitchen! When the cat was away, the mice--! People were all alike--take what they could get, and give as little as they could for it. Well! he would smoke a cigarette. Lighting it at a candle--Winifred dined by candle-light, it was the 'mode' again--he thought: 'Has he still got that cigar between his teeth?' A funny fellow, George--all his days a funny fellow! He watched a ring of smoke he had made without intending to--very blue, he never inhaled! Yes! George had lived too fast, or he would not have been dying twenty years before his lime--too fast! Well, there it was, and he wished he had a cat to talk to!	Сомс пошел в столовую один. У полированного стола, под который в былые времена иногда соскальзывал, а то и замертво сваливался Монтегью Дарти, Сомс обедал, глубоко задумавшись. "Тебе можно доверять - это твое основное достоинство, Сомс!" Эти слова были ему и лестны и обидны. Какая глубоко ироническая шутка! Так оскорбить семью - и доверить Сомсу осуществить это оскорбительное дело! Не мог же Джордж из привязанности отдать двенадцать тысяч женщине, надушенной пачули. Нет! Это была последняя издевка над семьей, над всеми Форсайтами, над ним - Сомсом! Что же! Все те, кто издевался над ним, получили по заслугам - Ирэн, Босини, старый и молодой Джолионы, а теперь вот - Джордж. Кто умер, кто умирает, кто - в Британской Колумбии! Он снова видел перед собой глаза своего кузена над незакуренной сигарой - пристальные, грустные, насмешливые. Бедняга! Сомс встал из-за стола и рывком раздвинул портьеры. Ночь стояла ясная, холодная. Что становится с человеком после? Джордж любил говорить, что в прошлом своем существовании он был поваром у Карла Второго. Но перевоплощение - чепуха, идиотская теория! И все же хотелось бы как-то существовать после смерти. Существовать и быть возле Флер! Что это за шум? Граммофон завели на кухне. Когда кошки дома нет, мыши пляшут! Люди все одинаковы - берут, что могут, а дают как можно меньше. Что ж, закурить папиросу? Закурив от свечи - Уинифрид обедала при свечах, они снова вошли в моду, - Сомс подумал: "Интересно, держит он еще сигару в зубах?" Чудак этот Джордж! Всю жизнь был чудаком! Он следил за кольцом дыма, которое случайно выпустил, - очень синее кольцо; он никогда не затягивался. Да! Джордж жил слишком легкомысленно, иначе он не умер бы на двадцать лет раньше срока - слишком легкомысленно! Да, вот какие дела! И некому слова сказать - ни одной собаки нет.
He took a little monster off the mantelboard. Picked up by his nephew Benedict in an Eastern bazaar the year after the War, it had green eyes--'Not emeralds,' thought Soames, 'some cheap stone!'	Сомс снял с камина какого-то уродца, которого разыскал где-то на восточном базаре племянник Бенедикт, годадва спустя после войны. У него были зеленые глаза. "Нет, не изумруды, - подумал Сомс, - какие-то дешевые камни".
"The telephone for you, sir."	- Вас к телефону, сэр.
He went into the hall and took up the receiver.	Сомс вышел в холл и взял трубку.
"Yes?"	- Да?
"Mr. Forsyte has passed away, sir--in his sleep, the doctor says."	- Мистер Форсайт скончался, сэр, доктор сказал - во сне.
"Oh!" said Soames: "Had he a cig--? Many thanks." He hung up the receiver.	- О! - произнес Сомс... - А была у него сига..? Ну, благодарю! - Он повесил трубку.
Passed away! And, with a nervous movement, he felt for the codicil in his breast pocket.	Скончался! И нервным движением Сомс нащупал завещание во внутреннем кармане.

К началу страницы

Титульный лист | Предыдущая | Следующая

Граммтаблицы | Тексты