The man of property/Собственник

CHAPTER I 'AT HOME' AT OLD JOLYON'S /ПРИЕМ У СТАРОГО ДЖОЛИОНА

English	Русский
Those privileged to be present at a family festival of the Forsytes have seen that charming and instructive sight--an upper middle-class family in full plumage. But whosoever of these favoured persons has possessed the gift of psychological analysis (a talent without monetary value and properly ignored by the Forsytes), has witnessed a spectacle, not only delightful in itself, but illustrative of an obscure human problem. In plainer words, he has gleaned from a gathering of this family--no branch of which had a liking for the other, between no three members of whom existed anything worthy of the name of sympathy--evidence of that mysterious concrete tenacity which renders a family so formidable a unit of society, so clear a reproduction of society in miniature. He has been admitted to a vision of the dim roads of social progress, has understood something of patriarchal life, of the swarmings of savage hordes, of the rise and fall of nations. He is like one who, having watched a tree grow from its planting--a paragon of tenacity, insulation, and success, amidst the deaths of a hundred other plants less fibrous, sappy, and persistent--one day will see it flourishing with bland, full foliage, in an almost repugnant prosperity, at the summit of its efflorescence.	Тем, кто удостаивался приглашения на семейные торжества Форсайтов, являлось очаровательное и поучительное зрелище: представленная во всем блеске семья, принадлежащая к верхушке английской буржуазии. Если же кто-нибудь из этих счастливцев обладал даром психологического анализа (талантом, который не имеет денежной ценности и поэтому не пользуется вниманием со стороны Форсайтов), глазам его открывалась картина, не только восхитительная сама по себе, но и разъясняющая одну из темных проблем человечества. Иными словами, сборище этой семьи, - ни одна ветвь которой не чувствовала расположения к другой, между любыми тремя членами которой не было ничего заслуживающего названия симпатии, - помогало внимательному наблюдателю уловить признаки той загадочной, несокрушимой живучести, которая превращает семью в такое мощное звено общественной жизни, в такое точное воспроизведение целого общества в миниатюре. Этому наблюдателю представлялась возможность прозреть туманные пути развития общества, уяснить себе кое-что о патриархальном быте, о передвижениях первобытных орд, о величии и падении народов. Он уподоблялся тому, кто, следя за ростом молодого деревца, живучесть и обособленное положение которого помогли ему уцелеть там, где погибли сотни других растений, менее стойких, менее сильных и выносливых, в один прекрасный день видит его в самый разгар цветения, покрытым густой, сочной листвой и почти отталкивающим в своей пышности.
On June 15, eighteen eighty-six, about four of the afternoon, the observer who chanced to be present at the house of old Jolyon Forsyte in Stanhope Gate, might have seen the highest efflorescence of the Forsytes.	Пятнадцатого июня 1886 года случайный наблюдатель, попавший около четырех часов дня в дом старого Джолиона Форсайта на Стэнхоп-Гейт, мог увидеть лучшую пору цветения Форсайтов.
This was the occasion of an 'at home' to celebrate the engagement of Miss June Forsyte, old Jolyon's granddaughter, to Mr. Philip Bosinney. In the bravery of light gloves, buff waistcoats, feathers and frocks, the family were present, even Aunt Ann, who now but seldom left the comer of her brother Timothy's green drawing-room, where, under the aegis of a plume of dyed pampas grass in a light blue vase, she sat all day reading and knitting, surrounded by the effigies of three generations of Forsytes. Even Aunt Ann was there; her inflexible back, and the dignity of her calm old face personifying the rigid possessiveness of the family idea.	Прием был устроен в честь помолвки мисс Джун Форсайт - внучки старого Джолиона - с мистером Филипом Босини. Вся семья собралась здесь, блистая белыми перчатками, светло-желтыми жилетами, перьями и платьями; приехала даже тетя Энн, которая редко оставляла теперь уголок зеленой гостиной своего брата Тимоти, где она проводила целые дни за книгой и вязаньем, под сенью крашеного ковыля в голубой вазе, окруженная портретами трех поколений Форсайтов. Даже тетя Энн была здесь: негнущийся стан и спокойное достоинство ее старческого лица воплощали в себе непоколебимый дух собственничества, свойственный всей семье.
When a Forsyte was engaged, married, or born, the Forsytes were present; when a Forsyte died--but no Forsyte had as yet died; they did not die; death being contrary to their principles, they took precautions against it, the instinctive precautions of highly vitalized persons who resent encroachments on their property.	Когда Форсайт праздновал помолвку, свадьбу или рождение, все Форсайты бывали в сборе; когда Форсайт умирал... но до сих пор с Форсайтами этого еще не случалось - они не умирали. Смерть противоречила их принципам, и они принимали против нее все меры предосторожности, инстинктивной предосторожности, как делают очень жизнеспособные люди, восстающие против посягательств на их собственность.
About the Forsytes mingling that day with the crowd of other guests, there was a more than ordinarily groomed look, an alert, inquisitive assurance, a brilliant respectability, as though they were attired in defiance of something. The habitual sniff on the face of Soames Forsyte had spread through their ranks; they were on their guard.	Форсайты, смешавшиеся в этот день с толпой остальных гостей, казались более, чем обычно, парадными и блистательно респектабельными, в их самоуверенности было что-то настороженно-пытливое, они как будто нарядились для того, чтобы бросить кому-то вызов. Обычная презрительная гримаса, застывшая на лице Сомса Форсайта, отражалась и на их лицах: они были начеку.
The subconscious offensiveness of their attitude has constituted old Jolyon's 'home' the psychological moment of the family history, made it the prelude of their drama.	Наступательная позиция, занятая ими бессознательно, стала некой психологической вехой в истории семьи и сделала прием у старого Джолиона прелюдией к их драме.
The Forsytes were resentful of something, not individually, but as a family; this resentment expressed itself in an added perfection of raiment, an exuberance of family cordiality, an exaggeration of family importance, and--the sniff. Danger--so indispensable in bringing out the fundamental quality of any society, group, or individual--was what the Forsytes scented; the premonition of danger put a burnish on their armour. For the first time, as a family, they appeared to have an instinct of being in contact, with some strange and unsafe thing.	Форсайты протестовали против чего-то, и не каждый в отдельности, а всей семьей; этот протест выражался подчеркнутой безукоризненностью туалетов, избытком родственного радушия, преувеличением роли семьи и... презрительной гримасой. Опасность, неминуемо обнажающую основные качества любого общества, группы или индивидуума, - вот что чуяли Форсайты; предчувствие опасности заставило их навести лоск на свои доспехи. Впервые за все время у семьи появилось инстинктивное чувство непосредственной близости чего-то необычного и ненадежного.
Over against the piano a man of bulk and stature was wearing two waistcoats on his wide chest, two waistcoats and a ruby pin, instead of the single satin waistcoat and diamond pin of, more usual occasions, and his shaven, square, old -face, the colour of pale leather, with pale eyes, had its most dignified look, above his satin stock. This was Swithin Forsyte. Close to the window, where he could get more than his fair share of fresh air, the other twin, James--the fat and the lean of it, old Jolyon called these brothers--like the bulky Swithin, over six feet in height, but very lean, as though destined from his birth to strike a balance and maintain an average, brooded over the scene with his permanent stoop; his grey eyes had an air of fixed absorption in some secret worry, broken at intervals by a rapid, shifting scrutiny of surrounding facts; his cheeks, thinned by two parallel folds, and a long, clean-shaven upper lip, were framed within Dundreary whiskers. In his hands he turned and turned a piece of china. Not far off, listening to a lady in brown, his only son Soames, pale and well-shaved, dark-haired, rather bald, had poked his chin up sideways, carrying his nose with that aforesaid appearance of 'sniff,' as though despising an egg which he knew he could not digest. Behind him his cousin, the tall George, son of the fifth Forsyte, Roger, had a Quilpish look on his fleshy face, pondering one of his sardonic jests. Something inherent to the occasion had affected them all.	Около рояля стоял крупный, осанистый человек, два жилета облекали его широкую грудь - два жилета с рубиновой булавкой вместо одного атласного с булавкой бриллиантовой, что приличествовало менее торжественным случаям; его квадратное бритое лицо цвета пергамента и белесые глаза сияли величием поверх атласного галстука. Это был Суизин Форсайт. У окна, где можно было захватить побольше свежего воздуха, стоял близнец Суизина, Джемс, - "толстый и тощий", прозвал их старый Джолион. Как и Суизин, Джемс был более шести футов роста, но очень худой, словно ему с самого рождения суждено было искупать своей худобой чрезмерную дородность брата. Джемс стоял, как всегда, сгорбившись, и хмуро поглядывал по сторонам; в его серых глазах застыла какая-то тревожная мысль, от которой он время от времени отвлекался и обводил окружающих быстрым, беглым взглядом; запавшие щеки с двумя параллельными складками и выдававшуюся вперед чисто выбритую длинную верхнюю губу обрамляли густые пушистые бакенбарды. В руках он вертел фарфоровую вазу. Немного дальше его единственный сын Сомс, бледный, гладко выбритый, с темными редеющими волосами, слушал какую-то даму в коричневом платье, выпятив подбородок, склонив голову набок и скорчив вышеупомянутую презрительную гримасу, словно он фыркал. Джордж, услышав про шляпу, усмехнулся. Совершенно ясно, что Босини хотел пошутить! Джордж был любителем таких шуток.
Seated in a row close to one another were three ladies--Aunts Ann, Hester (the two Forsyte maids), and Juley (short for Julia), who not in first youth had so far forgotten herself as to marry Septimus Small, a man of poor constitution. She had survived him for many years. With her elder and younger sister she lived now in the house of Timothy, her sixth and youngest brother, on the Bayswater Road. Each of these ladies held fans in their hands, and each with some touch of Colour, some emphatic feather or brooch, testified to the solemnity of the opportunity.
In the centre of the room, under the chandelier, as became a host, stood the head of the family, old Jolyon himself. Eighty years of age, with his fine, white hair, his dome-like forehead, his little, dark grey eyes, and an immense white moustache, which drooped and spread below the level of his strong jaw, he had a patriarchal look, and in spite of lean cheeks and hollows at his temples, seemed master of perennial youth.
He held him self extremely upright, and his shrewd, steady eyes had lost none of their clear shining. Thus he gave an impression of superiority to the doubts and dislikes of smaller men. Having had his own way for innumerable years, he had earned a prescriptive right to it. It would never have occurred to old Jolyon that it was necessary to wear a look of doubt or of defiance.
Between him and the four other brothers who were present, James, Swithin, Nicholas, and Roger, there was much difference, much similarity. In turn, each of these four brothers was very different from the other, yet they, too, were alike.
Through the varying features and expression of those five faces could be marked a certain steadfastness of chin, underlying surface distinctions, marking a racial stamp, too prehistoric to trace, too remote and permanent to discuss--the very hall-mark and guarantee of the family for tunes.
Among the younger generation, in the tall, bull-like George, in pallid strenuous Archibald, in young Nicholas with his sweet and tentative obstinacy, in the grave and foppishly determined Eustace, there was this same stamp--less meaningful perhaps, but unmistakable--a sign of something ineradicable in the family soul. At one time or another during the afternoon, all these faces, so dissimilar and so alike, had worn an expression of distrust, the object of which was undoubtedly the man whose acquaintance they were thus assembled to make.
Philip Bosinney was known to be a young man without fortune, but Forsyte girls had become engaged to such before, and had actually married them. It was not altogether for this reason, therefore, that the minds of the Forsytes misgave them. They could not have explained the origin of a misgiving obscured by the mist of family gossip. A story was undoubtedly told that he had paid his duty call to Aunts Ann, Juley, and Hester, in a soft grey hat--a soft grey hat, not even a new one--a dusty thing with a shapeless crown. "So, extraordinary, my dear--so odd," Aunt Hester, passing through the little, dark hall (she was rather short-sighted), had tried to 'shoo' it off a chair, taking it for a strange, disreputable cat--Tommy had such disgraceful friends! She was disturbed when it did not move.
Like an artist for ever seeking to discover the significant trifle which embodies the whole character of a scene, or place, or person, so those unconscious artists--the Forsytes had fastened by intuition on this hat; it was their significant trifle, the detail in which was embedded the meaning of the whole matter; for each had asked himself: "Come, now, should I have paid that visit in that hat?" and each had answered "No!" and some, with more imagination than others, had added: "It would never have come into my head!"
George, on hearing the story, grinned. The hat had obviously been worn as a practical joke! He himself was a connoisseur of such.
"Very haughty!" he said, "the wild Buccaneer."	- Заносчивый юноша, - сказал он, - настоящий пират!
And this mot, the 'Buccaneer,' was bandied from mouth to mouth, till it became the favourite mode of alluding to Bosinney.	И это mot [1] "пират" передавалось из уст в уста и наконец окончательно закрепилось за Босини.
Her aunts reproached June afterwards about the hat.	После случая со шляпой все три тетки накинулись на Джун:
"We don't think you ought to let him, dear!" they had said.	- Как ты позволяешь ему такие выходки, милочка!
June had answered in her imperious brisk way, like the little embodiment of will she was:	Джун не замедлила ответить тем властным тоном, каким всегда говорило это крохотное существо - воплощение воли:
"Oh! what does it matter? Phil never knows what he's got on!"	- Ну и что ж такого? Филу совершенно безразлично, что носить!
No one had credited an answer so outrageous. A man not to know what he had on? No, no!	Никто не поверил столь дикому ответу - Безразлично, что носить? Нет, нет!
What indeed was this young man, who, in becoming engaged to June, old Jolyon's acknowledged heiress, had done so well for himself? He was an architect, not in itself a sufficient reason for wearing such a hat. None of the Forsytes happened to be architects, but one of them knew two architects who would never have worn such a hat upon a call of ceremony in the London season.	Но что же представлял собой этот молодой человек, который сделал столь удачный шаг, обручившись с Джун - наследницей старого Джолиона? Он был архитектор, - но ведь это недостаточная причина, чтобы носить такую шляпу. Среди Форсайтов архитекторов не было, но кто-то из них знал двух архитекторов, которые никогда бы не явились с официальным визитом в такой шляпе в самый разгар лондонского сезона.
Dangerous--ah, dangerous!	Подозрительно, да, очень подозрительно!..
June, of course, had not seen this, but, though not yet nineteen, she was notorious. Had she not said to Mrs. Soames--who was always so beautifully dressed--that feathers were vulgar? Mrs. Soames had actually given up wearing feathers, so dreadfully downright was dear June!	Джун, конечно, ничего особенного в этом не видел, хотя, несмотря на свои неполные девятнадцать лет, она слыла очень придирчивой особой. Разве не она сказала миссис Сомс, которая так прекрасно одевается, что перья вульгарны? И миссис Сомс действительно перестала носить перья. Вот что могла натворить маленькая Джун своей бесцеремонностью.
These misgivings, this disapproval, and perfectly genuine distrust, did not prevent the Forsytes from gathering to old Jolyon's invitation. An 'At Home' at Stanhope Gate was a great rarity; none had been held for twelve years, not indeed, since old Mrs. Jolyon had died.	Однако ни опасения, ни скептицизм, ни самое откровенное недоверие не помешали Форсайтам собраться у старого Джолиона. Приемы на Стэнхоп-Гейт стали большой редкостью; за последние двенадцать лет их не устраивали, да, ни одного приема с тех пор, как умерла старая миссис Джолион.
Never had there been so full an assembly, for, mysteriously united in spite of all their differences, they had taken arms against a common peril. Like cattle when a dog comes into the field, they stood head to head and shoulder to shoulder, prepared to run upon and trample the invader to death. They had come, too, no doubt, to get some notion of what sort of presents they would ultimately be expected to give; for though the question of wedding gifts was usually graduated in this way: 'What are you givin? Nicholas is givin' spoons!"--so very much depended on the bridegroom. If he were sleek, well-brushed, prosperous-looking, it was more necessary to give him nice things; he would expect them. In the end each gave exactly what was right and proper, by a species of family adjustment arrived at as prices are arrived at on the Stock Exchange--the exact niceties being regulated at Timothy's commodious, red-brick residence in Bayswater, overlooking the Park, where dwelt Aunts Ann, Juley, and Hester.	Никогда еще на Стэнхоп-Гейт не было такого полного сборища. Каким-то таинственным образом сплотившись, несмотря на все свое различие, Форсайты вооружились против общей опасности. Словно стадо, увидевшее на лугу собаку, они стояли голова в голову, плечо к плечу, готовые кинуться и затоптать чужака насмерть. Они пришли сюда также и затем, чтобы разузнать, какие надо готовить подарки. Вопрос о свадебных подарках разрешался обычно так: "Что ты собираешься дарить? Николас дарит ложки". Но ведь от жениха тоже многое зависело. Если жених одет опрятно, даже щеголевато, и по виду состоятельный, ему нужно дарить хорошие вещи, ибо он на это рассчитывает. И в конце концов каждый дарил то, что следовало; список подарков устанавливался всей Семьей примерно так же, как устанавливается курс на бирже, а детали разрабатывались на Бэйсуотер-Род в просторном, выходившем окнами в парк кирпичном особняке Тимоти, где жили тети Энн, Джули и Эстер.
The uneasiness of the Forsyte family has been justified by the simple mention of the hat. How impossible and wrong would it have been for any family, with the regard for appearances which should ever characterize, the great upper middle-class, to feel otherwise than uneasy!	Беспокойство Форсайтов вполне объяснялось уже одним упоминанием о шляпе. Какой нелепостью, какой ошибкой было бы для любой семьи, уделяющей столько внимания внешности (что вечно будет служить отличительной чертой могучего класса буржуазии), испытывать в этом случае что-либо, кроме беспокойства!
The author of the uneasiness stood talking to June by the further door; his curly hair had a rumpled appearance, as though he found what was going on around him unusual. He had an air, too, of having a joke all to himself.	Виновник всего этого беспокойства стоял у дальней двери и разговаривал с Джун. Его кудрявые волосы были взъерошены - не оттого ли, что все вокруг казалось ему странным? К тому же он словно подсмеивался про себя над чем-то.
George, speaking aside to his brother, Eustace, said:	Джордж сказал потихоньку своему брату Юстасу:
"Looks as if he might make a bolt of it--the dashing Buccaneer!"	- Он еще даст отсюда тягу, этот лихой пират!
This 'very singular-looking man,' as Mrs. Small afterwards called him, was of medium height and strong build, with a pale, brown face, a dust-coloured moustache, very prominent cheek-bones, and hollow checks. His forehead sloped back towards the crown of his head, and bulged out in bumps over the eyes, like foreheads seen in the Lion-house at the Zoo. He had sherry-coloured eyes, disconcertingly inattentive at times. Old Jolyon's coachman, after driving June and Bosinney to the theatre, had remarked to the butler:	"Странный молодой человек", как впоследствии назвала Босини миссис Смолл, был среднего роста, крепкого сложения, со смугло-бледным лицом, усами пепельного цвета и резко обозначенными скулами. Покатый лоб, выступающий шишками, напоминал те лбы, что видишь в зоологическом саду в клетках со львами. Его карие глаза принимали порой рассеянное, отсутствующее выражение. Кучер старого Джолиона, возивший как-то Джун и Босини в театр, выразился о нем в разговоре с лакеем так:
"I dunno what to make of 'im. Looks to me for all the world like an 'alf-tame leopard."	- Я что-то не разберусь в нем. Здорово смахивает на полудикого леопарда...
And every now and then a Forsyte would come up, sidle round, and take a look at him.	Время от времени кто-нибудь из Форсайтов подходил поближе, описывал около Босини круг и внимательно оглядывал его.
June stood in front, fending off this idle curiosity--a little bit of a thing, as somebody once said, 'all hair and spirit,' with fearless blue eyes, a firm jaw, and a bright colour, whose face and body seemed too slender for her crown of red-gold hair.	Джун, эта "копна волос плюс характер", как кто-то сказал про нее, эта крошка с бесстрашным взглядом синих глаз, твердым подбородком, ярким румянцем и золотисто-рыжими волосами, слишком пышными для такого узенького личика и хрупкой фигурки, стояла перед своим женихом, охраняя его от этого праздного любопытства.
A tall woman, with a beautiful figure, which some member of the family had once compared to a heathen goddess, stood looking at these two with a shadowy smile.	Высокая, прекрасно сложенная женщина, которую кто-то из Форсайтов сравнил однажды с языческой богиней, смотрела на эту пару, еле заметно улыбаясь.
Her hands, gloved in French grey, were crossed one over the other, her grave, charming face held to one side, and the eyes of all men near were fastened on it. Her figure swayed, so balanced that the very air seemed to set it moving. There was warmth, but little colour, in her cheeks; her large, dark eyes were soft.	Ее руки в серых лайковых перчатках лежали одна на другой, она склонила голову немного набок, и мужчины, стоявшие поблизости, не могли оторвать глаз от этого спокойного, очаровательного лица. Ее тело чуть покачивалось, и казалось, что достаточно движения воздуха, чтобы поколебать его равновесие.
But it was at her lips--asking a question, giving an answer, with that shadowy smile--that men looked; they were sensitive lips, sensuous and sweet, and through them seemed to come warmth and perfume like the warmth and perfume of a flower.	В ее щеках чувствовалось тепло, хотя румянца на них не было; большие темные глаза мягко светились. Но мужчины смотрели на ее губы, в которых таился вопрос и ответ, на ее губы с еле заметной улыбкой; они были нежные, чувственные и мягкие; казалось, что от них исходит тепло и благоухание, как исходит тепло и благоухание от цветка.
The engaged couple thus scrutinized were unconscious of this passive goddess. It was Bosinney who first noticed her, and asked her name.	Молодая пара, находившаяся под таким наблюдением, не замечала этой безмолвной богини. Архитектор, первым обратив на нее внимание, спросил, кто она.
June took her lover up to the woman with the beautiful figure.	И Джун подвела своего жениха к женщине с прекрасной фигурой.
"Irene is my greatest chum," she said: "Please be good friends, you two!"	- Ирэн - мой самый большой друг, - сказала она, - извольте и вы подружиться!
At the little lady's command they all three smiled; and while they were smiling, Soames Forsyte, silently appearing from behind the woman with the beautiful figure, who was his wife, said:	Выслушав приказание молоденькой хозяйки, они улыбнулись, и в эту минуту Сомс Форсайт безмолвно появился позади прекрасно сложенной женщины, которая была его женой, и сказал:
"Ah! introduce me too!"	- Познакомь и меня!
He was seldom, indeed, far from Irene's side at public functions, and even when separated by, the exigencies of social intercourse, could be seen following her about with his eyes, in which were strange expressions of watchfulness and longing.	Он редко оставлял Ирэн одну в обществе и, даже когда светские обязанности разъединяли их, следил за ней глазами, в которых сквозила странная настороженность и тоска.
At the window his father, James, was still scrutinizing the marks on the piece of china..	У окна отец Сомса, Джемс, все еще разглядывал марку на фарфоровой вазе.
"I wonder at Jolyon's allowing this engagement," he said to Aunt Ann. "They tell me there's no chance of their getting married for years. This young Bosinney" (he made the word a dactyl in opposition to general usage of a short o) "has got nothing. When Winifred married Dartie, I made him bring every penny into settlement--lucky thing, too--they'd ha' had nothing by this time!"	- Удивляюсь, как Джолион разрешил эту помолвку, - обратился он к тете Энн. - Говорят, что свадьба отложена бог знает на сколько. У этого Босини (он сделал ударение на первом слоге) ничего нет за душой. Когда Уинифрид выходила за Дарти, я заставил его оговорить каждый пенни - и хорошо сделал, а то бы они остались ни с чем!
Aunt Ann looked up from her velvet chair. Grey curls banded her forehead, curls that, unchanged for decades, had extinguished in the family all sense of time. She made no reply, for she rarely spoke, husbanding her aged voice; but to James, uneasy of conscience, her look was as good as an answer.	Тетя Энн взглянула на него из глубины бархатного кресла. На лбу у нее были уложены седые букли - букли, которые, не меняясь десятилетиями, убили у членов семьи всякое ощущение времени. Тетя Энн промолчала, она берегла свой старческий голос и говорила редко, но Джемсу, совесть у которого была неспокойна, ее взгляд сказал больше всяких слов.
"Well," he said, "I couldn't help Irene's having no money. Soames was in such a hurry; he got quite thin dancing attendance on her."	- Да, - проговорил он, - у Ирэн не было своих средств, но что я мог поделать? Сомсу не терпелось; он так увивался около нее, что даже похудел.
Putting the bowl pettishly down on the piano, he let his eyes wander to the group by the door.	Сердито поставив вазу на рояль, он перевел взгляд на группу у дверей.
"It's my opinion," he said unexpectedly, "that it's just as well as it is."	- Впрочем, я думаю, - неожиданно добавил он, - что это к лучшему.
Aunt Ann did not ask him to explain this strange utterance. She knew what he was thinking. If Irene had no money she would not be so foolish as to do anything wrong; for they said--they said-- she had been asking for a separate room; but, of course, Soames had not....	Тетя Энн не попросила разъяснить это странное заявление. Она поняла мысль брата. Если у Ирэн нет своих средств, значит она не наделает ошибок; потому что ходили слухи... ходили слухи, будто она просит отдельную комнату, но Сомс, конечно, не...
James interrupted her reverie:	Джемс прервал ее размышления.
"But where," he asked, "was Timothy? Hadn't he come with them?"	- А где же Тимоти? - спросил он. - Разве он не приехал?
Through Aunt Ann's compressed lips a tender smile forced its way:	Сквозь сжатые губы тети Энн прокралась нежная улыбка.
"No, he didn't think it wise, with so much of this diphtheria about; and he so liable to take things."	- Нет, Тимоти решил не ездить; сейчас свирепствует дифтерит, а он так подвержен инфекции.
James answered:	Джемс ответил:
"Well, be takes good care of himself. I can't afford to take the care of myself that he does."	- Да, он себя бережет. Я вот не имею возможности так беречься.
Nor was it easy to say which, of admiration, envy, or contempt, was dominant in that remark.	И трудно сказать, чего было больше в этих словах - восхищения, зависти или презрения.
Timothy, indeed, was seldom seen. The baby of the family, a publisher by profession, he had some years before, when business was at full tide, scented out the stagnation which, indeed, had not yet come, but which ultimately, as all agreed, was bound to set in, and, selling his share in a firm engaged mainly in the production of religious books, had invested the quite conspicuous proceeds in three per cent. consols. By this act he had at once assumed an isolated position, no other Forsyte being content with less than four per cent. for his money; and this isolation had slowly and surely undermined a spirit perhaps better than commonly endowed with caution. He had become almost a myth--a kind of incarnation of security haunting the background of the Forsyte universe. He had never committed the imprudence of marrying, or encumbering himself in any way with children.	Тимоти и в самом деле показывался редко. Самый младший в семье, издатель по профессии, он несколько лет назад, когда дела шли как нельзя лучше, почуял возможность застоя, который, правда, еще не наступил, но, по всеобщему мнению, был неминуем, и, продав свою долю в издательстве, выпускавшем преимущественно книги религиозного содержания, поместил весьма солидный капитал в трехпроцентные консоли. Этим поступком он сразу же поставил себя в обособленное положение, так как ни один Форсайт еще не довольствовался меньшим, чем четыре процента; и эта обособленность медленно, но верно расшатала дух человека, и так уже наделенного чрезмерной осторожностью. Тимоти стал почти мифическим существом чем-то вроде символа обеспеченного дохода, без которого немыслима форсайтская вселенная. Он не решился на такой неблагоразумный поступок, как женитьба, и ни при каких обстоятельствах не захотел обзаводиться детьми.
James resumed, tapping the piece of china:	Джемс снова заговорил, постукивая пальцем по фарфоровой вазе:
"This isn't real old Worcester. I s'pose Jolyon's told you something about the young man. From all I can learn, he's got no business, no income, and no connection worth speaking of; but then, I know nothing--nobody tells me anything."	- Не настоящий Вустер. Джолион, наверно, рассказывал тебе про этого молодого человека. Насколько мне известно, у него нет ни дела, ни доходов, ни сколько-нибудь серьезных связей; но я ведь ничего не знаю - мне никогда ничего не рассказывают.
Aunt Ann shook her head. Over her square-chinned, aquiline old face a trembling passed; the spidery fingers of her hands pressed against each other and interlaced, as though she were subtly recharging her will.	Тетя Энн покачала головой. По ее старческому лицу с орлиным носом и квадратным подбородком пробежала дрожь; она стиснула свои худые паучьи лапки и переплела пальцы, как бы незаметно набираясь силы воли.
The eldest by some years of all the Forsytes, she held a peculiar position amongst them. Opportunists and egotists one and all-- though not, indeed, more so than their neighbours--they quailed before her incorruptible figure, and, when opportunities were too strong, what could they do but avoid her!	Старшая из всех Форсайтов, тетя Энн занимала в семье не совсем обычное положение. Беспринципные эгоисты - впрочем, не в большей степени, чем их ближние, - Форсайты пасовали перед неподкупной тетей Энн, а когда приходилось поступать уж очень беспринципно, им не оставалось ничего другого, как стараться избегать встреч с ней.
Twisting his long, thin legs, James went on:	Заложив одна за другую свои длинные худые ноги, Джемс, все еще стоявший у окна, снова заговорил:
"Jolyon, he will have his own way. He's got no children"--and stopped, recollecting the continued existence of old Jolyon's son, young Jolyon, June's father, who had made such a mess of it, and done for himself by deserting his wife and child and running away with that foreign governess. "Well," he resumed hastily, "if he likes to do these things, I s'pose he can afford to. Now, what's he going to give her? I s'pose he'll give her a thousand a year; he's got nobody else to leave his money to."	- Джолион, конечно, сделает по-своему. У него нет детей... - и запнулся, вспомнив о существовании сына Джолиона, молодого Джолиона, отца Джун, который натворил таких дел в прошлом и погубил себя, бросив жену и ребенка ради какой-то гувернантки. - Впрочем, - поторопился добавить Джемс, - пусть делает как знает, я думаю, он может себе разрешить это. А сколько он даст ей? Наверно, тысячу в год, ведь у него больше нет наследников.
He stretched out his hand to meet that of a dapper, clean-shaven man, with hardly a hair on his head, a long, broken nose, full lips, and cold grey eyes under rectangular brows.	Он протянул руку щеголеватому, чисто выбритому человеку с почти голым черепом, длинным кривым носом, полными губами и холодным взглядом серых глаз, смотревших из-под прямых бровей.
"Well, Nick," he muttered, "how are you?"	- А, Ник, - пробормотал он, - как поживаешь?
Nicholas Forsyte, with his bird-like rapidity and the look of a preternaturally sage schoolboy (he had made a large fortune, quite legitimately, out of the companies of which he was a director), placed within that cold palm the tips of his still colder fingers and hastily withdrew them.	Николас Форсайт, подвижной, как птица, и похожий на развитого не по летам школьника (совершенно законным путем он нажил солидный капитал, будучи директором нескольких компаний), вложил в холодную ладонь Джемса кончики своих еще более холодных пальцев и быстро отдернул их.
"I'm bad," he said, pouting--"been bad all the week; don't sleep at night. The doctor can't tell why. He's a clever fellow, or I shouldn't have him, but I get nothing out of him but bills."	- Скверно, - с надутым видом сказал он, - последнюю неделю чувствую себя очень скверно; не сплю по ночам. Доктор никак не разберет, в чем дело. Неглупый малый - иначе я не стал бы с ним возиться, - но кроме счетов я от него ничего не вижу.
"Doctors!" said James, coming down sharp on his words: "I've had all the doctors in London for one or another of us.	- Доктора! - с раздражением сказал Джемс. - У меня в доме перебывали все, какие только есть в Лондоне.
There's no satisfaction to be got out of them; they'll tell you anything. There's Swithin, now. What good have they done him? There he is; he's bigger than ever; he's enormous; they can't get his weight down. Look at him!"	А проку от них? Наговорят вам с три короба, и только. Вот, например, Суизин. Помогли они ему? Полюбуйтесь, он стал еще толще - настоящая туша. Помогли они ему сбавить вес? Посмотрите на него!
Swithin Forsyte, tall, square, and broad, with a chest like a pouter pigeon's in its plumage of bright waistcoats, came strutting towards them.	Суизин Форсайт, огромный, широкоплечий, подошел к ним горделивой походкой, выставив вперед высокую, как у зобастого голубя, грудь во всем великолепии ярких жилетов.
"Er--how are you?" he said in his dandified way, aspirating the 'h' strongly (this difficult letter was almost absolutely safe in his keeping)--"how are you?"	- Э-э... здравствуйте, - проговорил он тоном денди, - здравствуйте!
Each brother wore an air of aggravation as he looked at the other two, knowing by experience that they would try to eclipse his ailments.	Каждый из братьев смотрел на двух других с неприязнью, зная по опыту, что те постараются преуменьшить его недомогания.
"We were just saying," said James, "that you don't get any thinner."	- Мы только что говорили про тебя, - сказал Джемс, - ты совсем не худеешь.
Swithin protruded his pale round eyes with the effort of hearing.	Суизин напряженно прислушивался к его словам, вытаращив бесцветные круглые глаза.
"Thinner? I'm in good case," he said, leaning a little forward, "not one of your thread-papers like you!"	- Не худею? У меня прекрасный вес, - сказал он, наклоняясь немного вперед, - не то что вы - щепки!
But, afraid of losing the expansion of his chest, he leaned back again into a state of immobility, for he prized nothing so highly as a distinguished appearance.	Но, вспомнив, что в таком положении его грудь кажется не столь широкой, Суизин откинулся назад и замер в неподвижности, ибо ничто так не ценилось им, как внушительная внешность.
Aunt Ann turned her old eyes from one to the other. Indulgent and severe was her look. In turn the three brothers looked at Ann. She was getting shaky. Wonderful woman! Eighty-six if a day; might live another ten years, and had never been strong. Swithin and James, the twins, were only seventy-five, Nicholas a mere baby of seventy or so. All were strong, and the inference was comforting. Of all forms of property their respective healths naturally concerned them most.	Тетя Энн переводила свои старческие глаза с одного на другого. Взгляд ее был и снисходителен и строг. В свою очередь и братья смотрели на Энн. Она сильно сдала за последнее время. Поразительная женщина! Восемьдесят седьмой год пошел, и еще проживет, пожалуй, лет десять, а ведь никогда не отличались крепким здоровьем. Близнецам Суизину и Джемсу - всего-навсего по семьдесят пять. Николас - просто младенец - семьдесят или около того. Все здоровы, и выводы из этого напрашивались самые утешительные. Из всех видов собственности здоровье, конечно, интересовало их больше всего.
"I'm very well in myself," proceeded James, "but my nerves are out of order. The least thing worries me to death. I shall have to go to Bath."	- Я чувствую себя неплохо, - продолжал Джемс, - только нервы никуда не годятся. Малейший пустяк выводит меня из равновесия. Придется съездить в Бат.
"Bath!" said Nicholas. "I've tried Harrogate. That's no good. What I want is sea air. There's nothing like Yarmouth. Now, when I go there I sleep...."	- Бат! - сказал Николас. - Я испробовал Хэрроугейт. Ничего хорошего. Мне необходим морской воздух. Лучше всего Ярмут. Там я по крайней мере сплю.
"My liver's very bad," interrupted Swithin slowly. "Dreadful pain here;" and he placed his hand on his right side.	- У меня печень пошаливает, - не спеша прервал его Суизин. - Ужасные боли вот тут, - и он положил руку на правый бок.
"Want of exercise," muttered James, his eyes on the china. He quickly added: "I get a pain there, too."	- Надо побольше двигаться, - пробормотал Джемс, не отрывая глаз от фарфоровой вазы. И поспешно добавил: - У меня там тоже побаливает.
Swithin reddened, a resemblance to a turkey-cock coming upon his old face.	Суизин покраснел и стал похож на индюка.
"Exercise!" he said. "I take plenty: I never use the lift at the Club."	- Больше двигаться! - сказал он. - Я и так много двигаюсь: никогда не пользуюсь лифтом в клубе.
"I didn't know," James hurried out. "I know nothing about anybody; nobody tells me anything...."	- Ну, я не знаю, - заторопился Джемс. - Я вообще ничего не знаю: мне никогда ничего не рассказывают.
Swithin fixed him with a stare:	Суизин посмотрел на него в упор и спросил:
"What do you do for a pain there?"	- А что ты принимаешь против этих болей?
James brightened.	Джемс оживился.
"I take a compound...."	- Я, - начал он, - принимаю такую микстуру...
"How are you, uncle?"	- Как поживаете, дедушка?
June stood before him, her resolute small face raised from her little height to his great height, and her hand outheld.	И Джун с протянутой рукой остановилась перед Джемсом, решительно глядя на него снизу вверх.
The brightness faded from James's visage.	Оживление моментально исчезло с лица Джемса.
"How are you?" he said, brooding over her. "So you're going to Wales to-morrow to visit your young man's aunts? You'll have a lot of rain there. This isn't real old Worcester." He tapped the bowl. "Now, that set I gave your mother when she married was the genuine thing."	- Ну, а ты как? - сказал он, хмуро уставившись на нее. - Уезжаешь завтра в Уэлс, хочешь навестить теток своего жениха? Там сейчас дожди. Это не настоящий Вустер, - он постучал пальцем по вазе. - А вот сервиз, который я подарил твоей матери к свадьбе, был настоящий.
June shook hands one by one with her three great-uncles, and turned to Aunt Ann. A very sweet look had come into the old lady's face, she kissed the girl's check with trembling fervour.	Джун по очереди поздоровалась с двоюродными дедушками и подошла к тете Энн. На лице старой леди появилось умиленное выражение; она поцеловала девушку в щеку с трепетной нежностью.
"Well, my dear," she said, "and so you're going for, a whole month!"	- Значит, ты уезжаешь на целый месяц, дорогая!
The girl passed on, and Aunt Ann looked after her slim little figure. The old lady's round, steel grey eyes, over which a film like a bird's was beginning to come, followed her wistfully amongst the bustling crowd, for people were beginning to say good-bye; and her finger-tips, pressing and pressing against each other, were busy again with the recharging of her will against that inevitable ultimate departure of her own.	Джун отошла, и тетя Энн долго смотрела вслед ее стройной маленькой фигурке. Круглые, стального цвета глаза старой леди, которые уже заволакивались пеленой, как глаза птиц, с грустью следили за Джун, смешавшейся с суетливой толпой, - гости уже собирались уходить; а кончики ее пальцев сжимались все сильнее и сильнее, помогая ей набраться силы воли перед неизбежным уходом из этого мира.
'Yes,' she thought, 'everybody's been most kind; quite a lot of people come to congratulate her. She ought to be very happy.'	"Да, - думала тетя Энн, - все так ласковы с ней; так много народу пришло ее поздравить. Она должна быть очень счастлива".
Amongst the throng of people by the door, the well-dressed throng drawn from the families of lawyers and doctors, from the Stock Exchange, and all the innumerable avocations of the upper-middle class--there were only some twenty percent of Forsytes; but to Aunt Ann they seemed all Forsytes--and certainly there was not much difference--she saw only her own flesh and blood. It was her world, this family, and she knew no other, had never perhaps known any other. All their little secrets, illnesses, engagements, and marriages, how they were getting on, and whether they were making money--all this was her property, her delight, her life; beyond this only a vague, shadowy mist of--facts and persons of no real significance. This it was that she would have to lay down when it came to her turn to die; this which gave to her that importance, that secret self-importance, without which none of us can bear to live; and to this she clung wistfully, with a greed that grew each day! If life were slipping away from her, this she would retain to the end.	В толпе у двери - хорошо одетой толпе, состоявшей из семей докторов и адвокатов, биржевых дельцов и представителей всех бесчисленных профессий, достойных крупной буржуазии, - Форсайтов было не больше двадцати процентов, но тете Энн все казались Форсайтами - да и разница между теми и другими была невелика - она всюду видела свою собственную плоть и кровь. Эта семья была ее миром, а другого мира она не знала; никогда, вероятно, не знала. Их маленькие тайны, их болезни, помолвки и свадьбы, то, как у них шли дела, как они наживали деньги, - все было ее собственностью, ее усладой, ее жизнью; вне этой жизни простиралась неясная, смутная мгла фактов и лиц, не заслуживающих особого внимания. Все это придется покинуть, когда настанет ее черед умирать, - все, что давало ей сознание собственной значимости, сокровенное чувство собственной значимости, без которого никто из нас не может жить, - и за все это она цеплялась с тоской, с жадностью, растущей день ото дня. Пусть жизнь ускользает от нее, это она сохранит до самого конца.
She thought of June's father, young Jolyon, who had run away with that foreign girl. And what a sad blow to his father and to them all. Such a promising young fellow! A sad blow, though there had been no public scandal, most fortunately, Jo's wife seeking for no divorce! A long time ago! And when June's mother died, six years ago, Jo had married that woman, and they had two children now, so she had heard. Still, he had forfeited his right to be there, had cheated her of the complete fulfilment of her family pride, deprived her of the rightful pleasure of seeing and kissing him of whom she had been so proud, such a promising young fellow! The thought rankled with the bitterness of a long-inflicted injury in her tenacious old heart. A little water stood in her eyes. With a handkerchief of the finest lawn she wiped them stealthily.
"Well, Aunt Ann?" said a voice behind.
Soames Forsyte, flat-shouldered, clean-shaven, flat-cheeked, flat-waisted, yet with something round and secret about his whole appearance, looked downwards and aslant at Aunt Ann, as though trying to see through the side of his own nose.	Сомс Форсайт, узкий в плечах, узкий в талии, гладко выбритый, с узким лицом, но, несмотря на это, производивший всем своим обликом впечатление чего-то закругленного и замкнутого, смотрел на тетю Энн искоса, как бы стараясь разглядеть ее сквозь препятствие в виде собственного носа.
"And what do you think of the engagement?" he asked.	- Как вы относитесь к этой помолвке? - спросил он.
Aunt Ann's eyes rested on him proudly; of all the nephews since young Jolyon's departure from the family nest, he was now her favourite, for she recognised in him a sure trustee of the family soul that must so soon slip beyond her keeping.	Глаза тети Энн покоились на нем с гордостью: этот племянник, самый старший с тех пор, как молодой Джолион покинул родное гнездо, стал теперь ее любимцем; тетя Энн видела в нем надежного хранителя духа семьи духа, который ей уже недолго осталось охранять.
"Very nice for the young man," she said; "and he's a good-looking young fellow; but I doubt if he's quite the right lover for dear June."	- Очень удачный шаг для молодого человека, - сказала она. - Внешность у него хорошая. Только я не знаю, такой ли жених нужен нашей дорогой Джун.
Soames touched the edge of a gold-lacquered lustre.	Сомс потрогал край позолоченного канделябра.
"She'll tame him," he said, stealthily wetting his finger and rubbing it on the knobby bulbs. "That's genuine old lacquer; you can't get it nowadays. It'd do well in a sale at Jobson's." He spoke with relish, as though he felt that he was cheering up his old aunt. It was seldom he was so confidential. "I wouldn't mind having it myself," he added; "you can always get your price for old lacquer."	- Она его приручит, - сказал он и, лизнув украдкой палец, потер узловатые выпуклости канделябра. - Настоящий старинный лак; теперь такого не делают. У Джонсона за него дали бы хорошую цену. - Сомс смаковал свои слова, как бы чувствуя, что они придают бодрости его старой тетке. Он редко бывал так разговорчив. - Я бы сам не отказался от такой вещи, добавил он, - старинный лак всегда в цене.
"You're so clever with all those things," said Aunt Ann. "And how is dear Irene?"	- Ты так хорошо разбираешься во всем этом, - сказала тетя Энн. - А как себя чувствует Ирэн? Аукционный зал.
Soames's smile died.	Улыбка на губах Сомса сейчас же увяла.
"Pretty well," he said. "Complains she can't sleep; she sleeps a great deal better than I do," and he looked at his wife, who was talking to Bosinney by the door.	- Ничего, - сказал он. - Жалуется на бессонницу, а сама спит куда лучше меня, - и он посмотрел на жену, разговаривавшую в дверях с Босини.
Aunt Ann sighed.	Тетя Энн вздохнула.
"Perhaps," she said, "it will be just as well for her not to see so much of June. She's such a decided character, dear June!"	- Может быть, - сказала она, - ей не следует так часта встречаться с Джун. У нашей Джун такой решительный характер!
Soames flushed; his flushes passed rapidly over his flat cheeks and centered between his eyes, where they remained, the stamp of disturbing thoughts.	Сомс вспыхнул; когда он краснел, румянец быстро перебегал у него со щек на переносицу и оставался там как клеймо, выдававшее его душевное смятение.
"I don't know what she sees in that little flibbertigibbet," he burst out, but noticing that they were no longer alone, he turned and again began examining the lustre.	- Не знаю, что она находит в этой трещотке, - вспылил Сомс, но, заметив, что они уже не одни, отвернулся и опять стал разглядывать канделябр.
"They tell me Jolyon's bought another house," said his father's voice close by; "he must have a lot of money--he must have more money than he knows what to do with! Montpellier Square, they say; close to Soames! They never told me, Irene never tells me anything!"	- Говорят, Джолион купил еще один дом, - услышал он рядом с собой голос отца. - У него, должно быть, уйма денег - не знает, куда их девать! На Монпелье-сквер, кажется; около Сомса! А мне ничего не сказали - Ирэн мне Никогда ничего не рассказывает!
"Capital position, not two minutes from me," said the voice of Swithin, "and from my rooms I can drive to the Club in eight."	- Прекрасное место, в двух минутах ходьбы от меня, - послышался голос Суизина, - а я доезжаю до клуба в восемь минут.
The position of their houses was of vital importance to the Forsytes, nor was this remarkable, since the whole spirit of their success was embodied therein.	Местоположение домов было для Форсайтов вопросом громадной важности, и в этом не было ничего удивительного, ибо дом олицетворял собой самую сущность их жизненных успехов.
Their father, of farming stock, had come from Dorsetshire near the beginning of the century.	Отец их, фермер, приехал в Лондон из Дорсетшира в начале столетия.
'Superior Dosset Forsyte, as he was called by his intimates, had been a stonemason by trade, and risen to the position of a master-builder.	"Гордый Доссет Форсайт", как его называли близкие, был по профессии каменщиком, а впоследствии поднялся до положения подрядчика по строительным работам.
Towards the end of his life he moved to London, where, building on until he died, he was buried at Highgate. He left over thirty thousand pounds between his ten children. Old Jolyon alluded to him, if at all, as 'A hard, thick sort of man; not much refinement about him.' The second generation of Forsytes felt indeed that, he was not greatly to their credit. The only aristocratic trait they could find in his character was a habit of drinking Madeira.	На склоне лет он перебрался в Лондон, где работал на постройках до самой смерти, и был похоронен на Хайгетском кладбище. После кончины отца десять человек детей получили свыше тридцати тысяч фунтов стерлингов. Старый Джолион, вспоминая о нем, что случалось довольно редко, говорил так: "Упорный был человек, кремень; и не очень отесанный". Второе поколение Форсайтов чувствовало, что такой родитель, пожалуй, не делает им особой чести. Единственная аристократическая черточка, которую они могли уловить в характере "Гордого Доссета", было его пристрастие к мадере.
Aunt Hester, an authority on family history, described him thus:	Тетя Эстер - знаток семейной истории - описывала отца так:
"I don't recollect that he ever did anything; at least, not in my time. He was er--an owner of houses, my dear. His hair about your Uncle Swithin's colour; rather a square build. Tall? No-- not very tall" (he had been five feet, five, with a mottled face); "a fresh-coloured man. I remember he used to drink Madeira; but ask your Aunt Ann. What was his father? He--er-- had to do with the land down in Dorsetshire, by the sea."	- Я не помню, чтобы он чем-нибудь занимался; по крайней мере в мое время. Он... э-э... у него были свои дома, милый. Цвет волос приблизительно как у дяди Суизина; довольно плотного сложения. Высокий ли? Н-нет, не очень. ("Гордый Доссет" был пяти футов пяти дюймов роста, лицо в багровых пятнах.) Румяный. Помню, он всегда пил мадеру. Впрочем, спроси лучше тетю Энн. Кем был его отец? Он... э-э... у него были какие-то дела с землей в Дорсетшире, на побережье.
James once went down to see for himself what sort of place this was that they had come from. He found two old farms, with a cart track rutted into the pink earth, leading down to a mill by the beach; a little grey church with a buttressed outer wall, and a smaller and greyer chapel. The stream which worked the mill came bubbling down in a dozen rivulets, and pigs were hunting round that estuary. A haze hovered over the prospect. Down this hollow, with their feet deep in the mud and their faces towards the sea, it appeared that the primeval Forsytes had been content to walk Sunday after Sunday for hundreds of years.	Как-то раз Джемс отправился в Дорсетшир посмотреть собственными глазами на то место, откуда все они были родом. Он нашел там две старые фермы, дорогу к мельнице на берегу, глубоко врезавшуюся колеями в розоватую землю; маленькую замшелую церковь с оградой на подпорках и рядом совсем маленькую и совсем замшелую часовню. Речка, приводившая в движение мельницу, разбегалась, журча, на десятки ручейков, а вдоль ее устья бродили свиньи. Легкая дымка застилала все вокруг. Должно быть, первобытные Форсайты веками, воскресенье за воскресеньем, мирно шествовали к церкви по этой ложбине, увязая в грязи и глядя прямо на море.
Whether or no James had cherished hopes of an inheritance, or of something rather distinguished to be found down there, he came back to town in a poor way, and went about with a pathetic attempt at making the best of a bad job.	Лелеял ли Джемс надежду на наследство или думал найти там что-нибудь достопримечательное - неизвестно; он вернулся в Лондон обескураженный и с трогательным упорством постарался хоть как-нибудь смягчить свою неудачу.
"There's very little to be had out of that," he said; "regular country little place, old as the hills...."	- Ничего особенного там нет, - сказал он, - настоящий деревенский уголок, старый, как мир.
Its age was felt to be a comfort. Old Jolyon, in whom a desperate honesty welled up at times, would allude to his ancestors as: "Yeomen--I suppose very small beer." Yet he would repeat the word 'yeomen' as if it afforded him consolation.	Почтенный возраст этого местечка подействовал на всех успокоительно. Старый Джолион, которого иногда обуревала безудержная честность, отзывался о своих предках так: "Иомены - мелкота, должно быть". И все же он повторял слово "иомены", как будто находил в нем утешение.
They had all done so well for themselves, these Forsytes, that they were all what is called 'of a certain position.' They had shares in all sorts of things, not as yet--with the exception of Timothy--in consols, for they had no dread in life like that of 3 per cent. for their money. They collected pictures, too, and were supporters of such charitable institutions as might be beneficial to their sick domestics. From their father, the builder, they inherited a talent for bricks and mortar. Originally, perhaps, members of some primitive sect, they were now in the natural course of things members of the Church of England, and caused their wives and children to attend with some regularity the more fashionable churches of the Metropolis. To have doubted their Christianity would have caused them both pain and surprise. Some of them paid for pews, thus expressing in the most practical form their sympathy with the teachings of Christ.	Форсайты так хорошо повели свои дела, что стали, как говорится, "людьми с положением". Они вкладывали капиталы во всевозможные бумаги, за исключением консолей - не в пример Тимоти, - потому что больше всего на свете их пугали три процента. Кроме того, они коллекционировали картины и состояли в тех благотворительных обществах, которые могли оказаться полезными для их заболевшей прислуги. От отца-строителя Форсайты унаследовали таланты по части кирпича и известки. Предки их были, вероятно, членами какой-нибудь примитивной секты, а теперешние Форсайты, разумеется, росли в лоне англиканской церкви и следили за тем, чтобы их жены и дети аккуратно посещали самые фешенебельные храмы столицы. Малейшее сомнение в искренности их верований повергло бы Форсайтов в горестное изумление. Некоторые из них платили за постоянные места в церкви, весьма практически выражая этим свое сочувствие учению Христа.
Their residences, placed at stated intervals round the park, watched like sentinels, lest the fair heart of this London, where their desires were fixed, should slip from their clutches, and leave them lower in their own estimations.	Их жилища, расположенные вокруг Хайд-парка, на определенном расстоянии друг от друга, следили, как стражи, за тем, чтобы прекрасное сердце Лондона - средоточие форсайтских помыслов - не ускользнуло из их цепких объятий, что уронило бы Форсайтов в их же собственных глазах.
There was old Jolyon in Stanhope Place; the Jameses in Park Lane; Swithin in the lonely glory of orange and blue chambers in Hyde Park Mansions--he had never married, not he--the Soamses in their nest off Knightsbridge; the Rogers in Prince's Gardens (Roger was that remarkable Forsyte who had conceived and carried out the notion of bringing up his four sons to a new profession.	Старый Джолион жил на Стэнхоп-Плейс; Джемс с семьей - на Парк-Лейн, Суизин - в безлюдном великолепии своих оранжево-синих апартаментов около Хайд-парка (он не женат, нет, благодарю покорно!); Сомс с женой - в своем гнездышке недалеко от Найтсбриджа; Роджер - в Принсез-Гарденс (Роджер был тот самый знаменитый Форсайт, который задумал дать новую профессию своим четырем сыновьям и привел эту мысль в исполнение.
"Collect house property, nothing like it," he would say; "I never did anything else").	"Самое лучшее дело - доходные дома! - говорил он. - Я только этим и занимаюсь! ").
The Haymans again--Mrs. Hayman was the one married Forsyte sister--in a house high up on Campden Hill, shaped like a giraffe, and so tall that it gave the observer a crick in the neck; the Nicholases in Ladbroke Grove, a spacious abode and a great bargain; and last, but not least, Timothy's on the Bayswater Road, where Ann, and Juley, and Hester, lived under his protection.	Затем Хаймены (миссис Хэймен была единственная замужняя сестра Форсайтов) - на вершине Кэмпден-Хилла, в доме, похожем на жирафа, таком высоком, что, глядя на него, можно было свернуть себе шею; Николас с семьей - на Лэдброк-Гров, в просторном особняке, купленном по чрезвычайно сходной цене; и, наконец, Тимоти - на Бэйсуотер-Род, вместе с Энн, Джули и Эстер, жившими под его защитой.
But all this time James was musing, and now he inquired of his host and brother what he had given for that house in Montpellier Square. He himself had had his eye on a house there for the last two years, but they wanted such a price.	Джемс, до сих пор думавший о чем-то своем, осведомился у хозяина и брата, сколько тот заплатил за дом на Монпелье-сквер. Он сам вот уже два года присматривается к какому-нибудь такому дому, но за них слишком дорого просят!
Old Jolyon recounted the details of his purchase.	Старый Джолион рассказал о своей покупке со всеми подробностями.
"Twenty-two years to run?" repeated James; "The very house I was after--you've given too much for it!"	Контракт на двадцать два года? - повторил Джемс. - Это тот самый, который я собирался купить. Ты переплатил за него!
Old Jolyon frowned.	Старый Джолион нахмурился.
"It's not that I want it," said James hastily; it wouldn't suit my purpose at that price. Soames knows the house, well--he'll tell you it's too dear--his opinion's worth having."	- Мне он не нужен, - заторопился Джемс, - не подходит по цене. Сомс знает этот дом, он подтвердит, что это слишком дорого, - его мнение чего-нибудь да стоит.
"I don't," said old Jolyon, "care a fig for his opinion."	- Очень мне интересно знать его мнение, - сказал старый Джолион.
"Well," murmured James, "you will have your own way--it's a good opinion. Good-bye! We're going to drive down to Hurlingham. They tell me June's going to Wales. You'll be lonely tomorrow. What'll you do with yourself? You'd better come and dine with us!"	- Ну, ты всегда делаешь по-своему, - пробормотал Джемс, - а мнение стоящее. Прощай! Мы хотим проехаться в Харлингэм. Я слышал, что Джун уезжает в Уэлс. Тебе будет тоскливо одному. Что ты будешь делать? Приезжай к нам завтра обедать.
Old Jolyon refused. He went down to the front door and saw them into their barouche, and twinkled at them, having already forgotten his spleen--Mrs. James facing the horses, tall and majestic with auburn hair; on her left, Irene--the two husbands, father and son, sitting forward, as though they expected something, opposite their wives. Bobbing and bounding upon the spring cushions, silent, swaying to each motion of their chariot, old Jolyon watched them drive away under the sunlight.	Старый Джолион отказался. Он проводил их до дверей и, успев уже забыть свое раздражение, подмигнул, глядя, как они усаживаются в экипаж: лицом к упряжке - миссис Джемс, высокая и величественная, с каштановыми волосами; слева от нее - Ирэн; оба мужа - отец и сын - напротив жен, словно настороже. Старый Джолион смотрел, как они отъезжают в полном молчании, освещенные солнцем, раскачиваясь и подскакивая на пружинных подушках в такт движению экипажа.
During the drive the silence was broken by Mrs. James.	Молчание было прервано миссис Джемс.
"Did you ever see such a collection of rumty-too people?"	- Ну и сборище! - сказала она.
Soames, glancing at her beneath his eyelids, nodded, and he saw Irene steal at him one of her unfathomable looks. It is likely enough that each branch of the Forsyte family made that remark as they drove away from old Jolyon's 'At Home!'	Сомс кивнул и, бросив на нее взгляд из-под опущенных век, заметил, как непроницаемые глаза Ирэн скользнули по его лицу. Весьма вероятно, что все члены форсайтской семьи отпускали то же самое замечание, разъезжаясь группами с приема у старого Джолиона.
Amongst the last of the departing guests the fourth and fifth brothers, Nicholas and Roger, walked away together, directing their steps alongside Hyde Park towards the Praed Street Station of the Underground. Like all other Forsytes of a certain age they kept carriages of their own, and never took cabs if by any means they could avoid it.	Четвертый и пятый братья, Николас и Роджер, вышли вместе с последними гостями и направились вдоль Хайд-парка, к станции подземной железной дороги на Прэд-стрит. Как и все Форсайты солидного возраста, они держали собственных лошадей и по мере возможности старались никогда не пользоваться наемными экипажами.
The day was bright, the trees of the Park in the full beauty of mid-June foliage; the brothers did not seem to notice phenomena, which contributed, nevertheless, to the jauntiness of promenade and conversation.	День был ясный, деревья в парке стояли во всем блеске июньской листвы, но братья, видимо, не замечали этих подарков природы, которые все же способствовали приятности прогулки и беседы.
"Yes," said Roger, "she's a good-lookin' woman, that wife of Soames's. I'm told they don't get on."	- Да, - сказал Роджер, - у Сомса очаровательная жена. Говорят, они не ладят.
This brother had a high forehead, and the freshest colour of any of the Forsytes; his light grey eyes measured the street frontage of the houses by the way, and now and then he would level his, umbrella and take a 'lunar,' as he expressed it, of the varying heights.	У этого брата был высокий лоб и свежий цвет лица - свежее, чем у остальных Форсайтов. Его светло-серые глаза рассматривали фасады вдоль тротуара. Время от времени Роджер поднимал зонтик и прикидывал им высоту домов, "засекая их", как он выражался.
"She'd no money," replied Nicholas.	- У нее нет собственных средств, - ответил Николас.
He himself had married a good deal of money, of which, it being then the golden age before the Married Women's Property Act, he had mercifully been enabled to make a successful use.	Сам он женился на больших деньгах, а так как это произошло в те золотые времена, когда еще не был введен закон об имуществе замужних женщин, то Николасу удалось найти для приданого жены весьма удачное применение.
"What was her father?"	- Кто был ее отец?
"Heron was his name, a Professor, so they tell me."	- Фамилия его Эрон; говорят, профессор.
Roger shook his head.	Роджер покачал головой.
"There's no money in that," he said.	- Тут деньгами и не пахнет, - сказал он.
"They say her mother's father was cement."	- Говорят, что ее дед со стороны матери торговал цементом.
Roger's face brightened.	Лицо Роджера просветлело.
"But he went bankrupt," went on Nicholas.	- Но обанкротился, - продолжал Николас.
"Ah!" exclaimed Roger, "Soames will have trouble with her; you mark my words, he'll have trouble--she's got a foreign look."	- А! - воскликнул Роджер. - У Сомса еще будут неприятности из-за нее. Помяни мое слово, у него будут неприятности - в ней есть что-то иностранное.
Nicholas licked his lips.	Николас облизнул губы.
"She's a pretty woman," and he waved aside a crossing-sweeper.	- Хорошенькая женщина, - и он махнул метельщику, чтобы тот уступил им дорогу.
"How did he get hold of her?" asked Roger presently. "She must cost him a pretty penny in dress!"	- Как это он заполучил такую жену? - спросил вдруг Роджер. - Ее туалеты, должно быть, недешево обходятся!
"Ann tells me," replied Nicholas," he was half-cracked about her. She refused him five times. James, he's nervous about it, I can see."	- Энн мне говорила, - ответил Николас, - что Сомс был просто помешан на ней. Она пять раз ему отказывала. По-моему, Джемс неспокоен насчет них.
"Ah!" said Roger again; "I'm sorry for James; he had trouble with Dartie."	- А! - опять сказал Роджер. - Жаль Джемса, у него было столько хлопот с Дарти.
His pleasant colour was heightened by exercise, he swung his umbrella to the level of his eye more frequently than ever. Nicholas's face also wore a pleasant look.	Его яркий румянец еще сильнее разгорелся от ходьбы, он поднимал зонтик все чаще и чаще. У Николаса было тоже очень довольное выражение лица.
"Too pale for me," he said, "but her figures capital!"	- Слишком бледна, на мой взгляд, - сказал он, - но фигура великолепная!
Roger made no reply.	Роджер промолчал.
"I call her distinguished-looking," he said at last--it was the highest praise in the Forsyte vocabulary. "That young Bosinney will never do any good for himself. They say at Burkitt's he's one of these artistic chaps--got an idea of improving English architecture; there's no money in that! I should like to hear what Timothy would say to it."	- По-моему, у нее очень благородный вид, - сказал он наконец. Эта была самая высшая похвала в словаре Форсайтов - Из этого юнца Босини вряд ли выйдет что-нибудь путное. У Баркита говорят, что он, видите ли, талант. Задумал улучшить английскую архитектуру; тут деньгами и не пахнет! Хотел бы я послушать, что говорит по этому поводу Тимоти.
They entered the station.	Они подошли к кассе.
"What class are you going? I go second."	- Ты каким классом поедешь? Я - вторым.
"No second for me," said Nicholas;--"you never know what you may catch."	- Не признаю второго, - сказал Николас, - того и гляди подцепишь что-нибудь.
He took a first-class ticket to Notting Hill Gate; Roger a second to South Kensington. The train coming in a minute later, the two brothers parted and entered their respective compartments. Each felt aggrieved that the other had not modified his habits to secure his society a little longer; but as Roger voiced it in his thoughts: 'Always a stubborn beggar, Nick!'	Он взял билет первого класса до Ноттинг-Хилл-Гейт; Роджер - второго до Саут-Кенсингтон. Через минуту подошел поезд, братья простились и разошлись по разным вагонам. Каждый был обижен, что другой не пожертвовал своей привычкой ради того, чтобы побыть немного дольше в его обществе; но Роджер подумал: "Ник - упрямый осел, впрочем, как и всегда!"
And as Nicholas expressed it to himself:	А Николас мысленно выразился так:
'Cantankerous chap Roger--always was!'	"Роджер только и делает, что брюзжит!"
There was little sentimentality about the Forsytes. In that great London, which they had conquered and become merged in, what time had they to be sentimental?	Члены этой семьи не отличались сентиментальностью. Громадный Лондон, завоеванный Форсайтами и поглотивший их всех, - разве он оставлял время для сантиментов?

К началу страницы

Титульный лист | Следующая

Граммтаблицы | Тексты