|
English |
Русский |
CHAPTER 32 |
32 |
|
'Jim took up an advantageous position and shepherded them out in a bunch through the doorway: all that time the torch had remained vertical in the grip of a little hand, without so much as a tremble. The three men obeyed him, perfectly mute, moving automatically. He ranged them in a row. "Link arms!" he ordered. |
Джим занял выгодную позицию и заставил всех троих сразу выйти из сарая; все это время маленькая рука, ни разу не дрогнув, держала факел вертикально. Трое повиновались, безмолвно, двигаясь как автоматы. Он выстроил их в ряд и скомандовал: |
|
|
- Возьмитесь за руки! |
|
They did so. |
Они исполнили приказание. |
|
"The first who withdraws his arm or turns his head is a dead man," he said. "March!" |
- Тот, кто выдернет свою руку или повернет голову, умрет на месте, - сказал он. - Марш! |
|
They stepped out together, rigidly; he followed, and at the side the girl, in a trailing white gown, her black hair falling as low as her waist, bore the light. Erect and swaying, she seemed to glide without touching the earth; the only sound was the silky swish and rustle of the long grass. |
Напряженные, они дружно шагнули вперед; он следовал за ними, а подле него шла девушка в длинном белом одеянии и несла факел; ее черные волосы спускались до пояса. Прямая и гибкая, она словно скользила, не касаясь земли; слышался лишь шелковистый шорох и шелест высокой травы. |
|
"Stop!" cried Jim. |
- Стой! - крикнул Джим. |
|
'The river-bank was steep; a great freshness ascended, the light fell on the edge of smooth dark water frothing without a ripple; right and left the shapes of the houses ran together below the sharp outlines of the roofs. |
Берег реки был крутой, снизу понесло холодком; свет падал на темную воду у берега, пенившуюся, но не тронутую рябью. Направо и налево тянулись ряды домов под резко очерченными крышами. |
|
"Take my greetings to Sherif Ali--till I come myself," said Jim. |
- Передайте мой привет шерифу Али, пока я сам не пришел к нему, - сказал Джим. |
|
Not one head of the three budged. |
Ни одна из голов не шевельнулась. |
|
"Jump!" he thundered. |
- Прыгай! - загремел он. |
|
The three splashes made one splash, a shower flew up, black heads bobbed convulsively, and disappeared; but a great blowing and spluttering went on, growing faint, for they were diving industriously in great fear of a parting shot. Jim turned to the girl, who had been a silent and attentive observer. His heart seemed suddenly to grow too big for his breast and choke him in the hollow of his throat. This probably made him speechless for so long, and after returning his gaze she flung the burning torch with a wide sweep of the arm into the river. The ruddy fiery glare, taking a long flight through the night, sank with a vicious hiss, and the calm soft starlight descended upon them, unchecked. |
Три всплеска слились в один, взлетел сноп брызг, черные головы закачались на поверхности воды и исчезли; слышался громкий плеск и фырканье, постепенно замиравшие; люди усердно ныряли, страшась прощального выстрела. Джим повернулся к девушке - безмолвному и внимательному свидетелю. Сердце его вдруг словно расширилось в груди, и что-то сдавило ему горло. Вот почему он, должно быть, молчал так долго, а она, ответив на его взгляд, взмахнула рукой и бросила в реку горящий факел. Резкая огненная полоса, прорезав ночь, угасла с сердитым шипением, и тихий, нежный звездный свет мирно спустился на них. |
|
'He did not tell me what it was he said when at last he recovered his voice. I don't suppose he could be very eloquent. The world was still, the night breathed on them, one of those nights that seem created for the sheltering of tenderness, and there are moments when our souls, as if freed from their dark envelope, glow with an exquisite sensibility that makes certain silences more lucid than speeches. As to the girl, he told me, |
Он не поведал мне, что он сказал, когда наконец вернулся к нему голос. Вряд ли он был очень красноречив. Все замерло, ночь окутала их своим дыханием, - одна из тех ночей, какие словно созданы для того, чтобы служить приютом нежности; бывают моменты, когда душа как будто освобождается от темной своей оболочки, делается восхитительно чуткой и молчание становится красноречивее слов. Про девушку он рассказал мне: |
|
"She broke down a bit. Excitement--don't you know. Reaction. Deucedly tired she must have been--and all that kind of thing. And--and--hang it all--she was fond of me, don't you see. . . . I too . . . didn't know, of course . . . never entered my head . . ." |
- Она разнервничалась немножко. Возбуждение, знаете ли... реакция. Должно быть, она страшно устала... и все такое. И... и... черт возьми... понимаете ли, она ко мне привязалась... Я тоже... не знал, конечно... мне и в голову не приходило. |
|
'Then he got up and began to walk about in some agitation. |
Тут он вскочил и стал взволнованно шагать взад и вперед. |
|
"I--I love her dearly. More than I can tell. Of course one cannot tell. You take a different view of your actions when you come to understand, when you are _made_ to understand every day that your existence is necessary--you see, absolutely necessary--to another person. I am made to feel that. Wonderful! But only try to think what her life has been. It is too extravagantly awful! Isn't it? And me finding her here like this--as you may go out for a stroll and come suddenly upon somebody drowning in a lonely dark place. Jove! No time to lose. Well, it is a trust too . . . I believe I am equal to it . . ." |
- Я... я горячо люблю ее. Сильнее, чем могу выразить словами. Конечно, этого не расскажешь. Вы по иному относитесь к своим поступкам, когда начинаете понимать, когда каждый день вам дают понять, что ваша жизнь нужна - абсолютно необходима - другому человеку. Мне это дано почувствовать. Удивительно! Но подумайте только, какова была ее жизнь! Ужасно, не правда ли? И я нашел ее здесь - словно вышел на прогулку и неожиданно наткнулся на человека, который тонет в темном, глухом месте. О боже! Мешкать было нельзя. Она доверила себя мне... Я думаю, что могу не обмануть доверия. |
|
'I must tell you the girl had left us to ourselves some time before. He slapped his chest. |
Должен сказать, что девушка незадолго до этого оставила нас вдвоем. Он ударил себя в грудь. |
|
"Yes! I feel that, but I believe I am equal to all my luck!" |
- Да! Я это чувствую, но я верю, что достоин принять свое счастье. |
|
He had the gift of finding a special meaning in everything that happened to him. This was the view he took of his love affair; it was idyllic, a little solemn, and also true, since his belief had all the unshakable seriousness of youth. Some time after, on another occasion, he said to me, |
У него был дар находить особый смысл во всем, что с ним случалось. Так смотрел он на свою любовь; она была идиллична, немного торжественна, а также правдива, ибо он верил с непоколебимой серьезностью юноши. В другой раз он сказал мне: |
|
"I've been only two years here, and now, upon my word, I can't conceive being able to live anywhere else. The very thought of the world outside is enough to give me a fright; because, don't you see," he continued, with downcast eyes watching the action of his boot busied in squashing thoroughly a tiny bit of dried mud (we were strolling on the river-bank)--"because I have not forgotten why I came here. Not yet!" |
- Я живу здесь всего два года, и теперь, честное слово, я не представляю себе, как бы я мог жить в другом месте. Одна мысль о внешнем мире пугает меня, потому что, видите ли, - продолжал он, опустив глаза и кончиком ботинка разбивая кусок засохшей грязи (мы прогуливались по берегу реки), - я не забыл, почему я сюда пришел. Еще не забыл! |
|
'I refrained from looking at him, but I think I heard a short sigh; we took a turn or two in silence. |
Я старался на него не смотреть, но мне послышался короткий вздох; некоторое время мы шли молча. |
|
"Upon my soul and conscience," he began again, "if such a thing can be forgotten, then I think I have a right to dismiss it from my mind. Ask any man here" . . . his voice changed. "Is it not strange," he went on in a gentle, almost yearning tone, "that all these people, all these people who would do anything for me, can never be made to understand? Never! If you disbelieved me I could not call them up. It seems hard, somehow. I am stupid, am I not? What more can I want? If you ask them who is brave--who is true--who is just--who is it they would trust with their lives?--they would say, Tuan Jim. And yet they can never know the real, real truth . . ." |
- По совести сказать, - заговорил он снова, - если только можно забыть такое... то я думаю, что имею право выбросить это из головы. Спросите любого человека здесь... - голос его изменился. - Не странно ли, - продолжал он мягким, почти умоляющим тоном, - не странно ли, что все эти люди, которые готовы для меня на все, никогда не смогут понять? Никогда! Если вы мне не верите, я не могу их вызвать свидетелями. Почему-то тяжело об этом думать. Я глуп, не правда ли? Чего мне еще желать? Если вы их спросите, кто храбр, честен, справедлив, кому готовы они доверить свою жизнь, - они назовут Тюана Джима. И, однако, они никогда не смогут узнать истинную правду... |
|
'That's what he said to me on my last day with him. I did not let a murmur escape me: I felt he was going to say more, and come no nearer to the root of the matter. The sun, whose concentrated glare dwarfs the earth into a restless mote of dust, had sunk behind the forest, and the diffused light from an opal sky seemed to cast upon a world without shadows and without brilliance the illusion of a calm and pensive greatness. I don't know why, listening to him, I should have noted so distinctly the gradual darkening of the river, of the air; the irresistible slow work of the night settling silently on all the visible forms, effacing the outlines, burying the shapes deeper and deeper, like a steady fall of impalpable black dust. |
Вот что он мне сказал в тот последний день, какой я с ним провел. Я не пропустил ни одного его слова; я чувствовал, что, хотя он и хочет еще что-то сказать, все-таки не удастся ему осветить сущность дела. Солнце, своим сгущенным сиянием умалявшее землю, превращая ее в беспокойный комок пыли, опустилось за лесом, и рассеянный свет опалового неба, казалось, окутывал мир, лишенный теней и блеска, иллюзией спокойного и задумчивого величия. Слушая его, я - не знаю, почему - отчетливо замечал, как постепенно темнеет река, воздух, неумолимо надвигается ночь, безмолвно опускаясь на все видимые предметы, стирая очертания, все глубже погребая мир, словно засыпая его неосязаемой черной пылью. |
|
'"Jove!" he began abruptly, "there are days when a fellow is too absurd for anything; only I know I can tell you what I like. I talk about being done with it--with the bally thing at the back of my head . . . Forgetting . . . Hang me if I know! I can think of it quietly. After all, what has it proved? Nothing. I suppose you don't think so . . ." |
- Боже! - неожиданно воскликнул он. - В иные дни человек бывает слишком нелепым; но я знаю, что могу сказать вам все. Я говорил о том, что покончил с этим... с этим проклятым делом, оставшимся позади... Стал забывать... Честное слово, я не знаю! Я могу говорить об этом спокойно. В конце концов что оно доказало? Ничего. Вероятно, вы думаете иначе. |
|
'I made a protesting murmur. |
Я шепотом запротестовал. |
|
'"No matter," he said. "I am satisfied . . . nearly. I've got to look only at the face of the first man that comes along, to regain my confidence. They can't be made to understand what is going on in me. What of that? Come! I haven't done so badly." |
- Неважно! - сказал он. - Я удовлетворен... почти. Мне нужно только заглянуть в лицо первого встречного, чтобы вернуть себе уверенность. Нельзя заставить их понять, что во мне происходит. Ну так что ж! Послушайте! То, что я совершил, - не так уже дурно. |
|
'"Not so badly," I said. |
- Не так дурно, - повторил я. |
|
'"But all the same, you wouldn't like to have me aboard your own ship hey?" |
- И все-таки вы бы не хотели видеть меня на борту своего собственного судна, а? |
|
'"Confound you!" I cried. "Stop this." |
- Черт бы вас побрал! - крикнул я. - Перестаньте! |
|
'"Aha! You see," he said, crowing, as it were, over me placidly. "Only," he went on, "you just try to tell this to any of them here. They would think you a fool, a liar, or worse. And so I can stand it. I've done a thing or two for them, but this is what they have done for me." |
- Ага! Видите! - воскликнул он с добродушно торжествующим видом. - А попробуйте-ка сказать об этом кому-нибудь из здешних! Они сочтут вас дураком, лжецом или еще того хуже. Вот почему я могу это выносить. Кое-что я для них сделал, но вот что сделали для меня они! |
|
'"My dear chap," I cried, "you shall always remain for them an insoluble mystery." |
- Дорогой мой, для них вы навсегда останетесь неразгаданной тайной, - сказал я. |
|
Thereupon we were silent. |
Последовало молчание. |
|
'"Mystery," he repeated, before looking up. "Well, then let me always remain here." |
- Тайна! - повторил он, не поднимая глаз. - Ну что ж, я должен остаться здесь навсегда. |
|
'After the sun had set, the darkness seemed to drive upon us, borne in every faint puff of the breeze. In the middle of a hedged path I saw the arrested, gaunt, watchful, and apparently one-legged silhouette of Tamb' Itam; and across the dusky space my eye detected something white moving to and fro behind the supports of the roof. As soon as Jim, with Tamb' Itam at his heels, had started upon his evening rounds, I went up to the house alone, and, unexpectedly, found myself waylaid by the girl, who had been clearly waiting for this opportunity. |
После захода солнца тьма как будто налетала на нас с каждым дуновением ветерка. Посреди обнесенной изгородью тропы я увидел неподвижный, тощий, настороженный и словно одноногий силуэт Тамб Итама, а по другую сторону окутанной сумерками площадки что-то белое двигалось за столбами, поддерживающими крышу. Когда Джим в сопровождении Тамб Итама отправился на вечерний обход, я один пошел к дому, но внезапно дорогу мне преградила девушка, которая, несомненно, ждала этого случая. |
|
'It is hard to tell you what it was precisely she wanted to wrest from me. Obviously it would be something very simple--the simplest impossibility in the world; as, for instance, the exact description of the form of a cloud. She wanted an assurance, a statement, a promise, an explanation--I don't know how to call it: the thing has no name. |
Трудно объяснить вам, что именно хотела она у меня выпытать. Видимо, это было что-то простое - чрезвычайно простое и невыполнимое, - как, например, точное описание формы облака. Она хотела получить от меня уверение, подтверждение, обещание, объяснение, не знаю, как назвать, - нет для этого слов. |
|
It was dark under the projecting roof, and all I could see were the flowing lines of her gown, the pale small oval of her face, with the white flash of her teeth, and, turned towards me, the big sombre orbits of her eyes, where there seemed to be a faint stir, such as you may fancy you can detect when you plunge your gaze to the bottom of an immensely deep well. What is it that moves there? you ask yourself. Is it a blind monster or only a lost gleam from the universe? |
Под выступом крыши было темно, и я видел только расплывчатые линии ее платья, бледный овал маленького лица, белые блестящие зубы, а когда она ко мне повернулась, я видел большие темные орбиты глаз, где, казалось, что-то двигалось - такое движение чудится вам, когда вы смотрите в бесконечно глубокий колодец. Что такое там движется? - спрашиваете вы себя. Слепое ли чудовище, или только затерянные отблески вселенной? |
|
It occurred to me--don't laugh--that all things being dissimilar, she was more inscrutable in her childish ignorance than the Sphinx propounding childish riddles to wayfarers. She had been carried off to Patusan before her eyes were open. She had grown up there; she had seen nothing, she had known nothing, she had no conception of anything. I ask myself whether she were sure that anything else existed. What notions she may have formed of the outside world is to me inconceivable: all that she knew of its inhabitants were a betrayed woman and a sinister pantaloon. Her lover also came to her from there, gifted with irresistible seductions; but what would become of her if he should return to these inconceivable regions that seemed always to claim back their own? Her mother had warned her of this with tears, before she died . . . |
Мне пришло в голову, - не смейтесь, - что, отнюдь не походя на сфинкса, она в своем детском неведении была более таинственна, чем сфинкс, предлагающий путникам ребяческие загадки. Ее увезли в Патюзан раньше, чем она прозрела. Здесь она выросла; она ничего не видела; она ничего не знала; она не имела понятия ни о чем. Я задаю себе вопрос, была ли она уверена в том, что где-то еще что-нибудь существует. Какое могла она составить представление о внешнем мире - для меня непостижимо: из обитателей его она знала только женщину, которую предали, и зловещего паяца. И оттуда к ней пришел ее возлюбленный, наделенный неотразимыми чарами"... Но что сталось бы с ней, если бы он вернулся в те непостижимые края, которые как будто всегда призывают обратно тех, кто им принадлежит? Об этом мать со слезами предупреждала ее, умирая... |
|
'She had caught hold of my arm firmly, and as soon as I had stopped she had withdrawn her hand in haste. She was audacious and shrinking. She feared nothing, but she was checked by the profound incertitude and the extreme strangeness--a brave person groping in the dark. I belonged to this Unknown that might claim Jim for its own at any moment. I was, as it were, in the secret of its nature and of its intentions--the confidant of a threatening mystery--armed with its power perhaps! I believe she supposed I could with a word whisk Jim away out of her very arms; it is my sober conviction she went through agonies of apprehension during my long talks with Jim; through a real and intolerable anguish that might have conceivably driven her into plotting my murder, had the fierceness of her soul been equal to the tremendous situation it had created. |
Она крепко схватила меня за руку, а как только я остановился, быстро отдернула руку. Она была смелой и застенчивой, Она ничего не боялась, но ее удерживала глубокая неуверенность и отчужденность - отважный человек, ощупью пробирающийся во мраке. Я принадлежал к тому Неведомому, которое в любой момент могло призвать Джима, как свою собственность. Я был посвящен, так сказать, в тайную природу этого Неведомого и в его намерения, был поверенным грозной тайны, был облечен, может быть, властью! Кажется, она предполагала, что я одним словом могу вырвать Джима из ее объятий; я глубоко убежден, что она томилась предчувствиями во время моих долгих бесед с Джимом; она пережила подлинную и невыносимую пытку, которая привела бы ее к замыслу убить меня, если бы ее неистовая душа могла овладеть страшной ситуацией, ею же созданной. |
|
This is my impression, and it is all I can give you: the whole thing dawned gradually upon me, and as it got clearer and clearer I was overwhelmed by a slow incredulous amazement. She made me believe her, but there is no word that on my lips could render the effect of the headlong and vehement whisper, of the soft, passionate tones, of the sudden breathless pause and the appealing movement of the white arms extended swiftly. They fell; the ghostly figure swayed like a slender tree in the wind, the pale oval of the face drooped; it was impossible to distinguish her features, the darkness of the eyes was unfathomable; two wide sleeves uprose in the dark like unfolding wings, and she stood silent, holding her head in her hands.' |
Таково мое впечатление, и больше мне нечего вам сказать: положение постепенно для меня выяснилось, и я был ошеломлен и удивлен. Она заставила меня ей верить, но нет у меня слов, чтобы передать впечатление, какое произвел на меня этот быстрый отчаянный шепот, мягкие страстные интонации, неожиданная пауза и умоляющий жест простертых вперед белых рук. Руки упали; призрачная фигура покачнулась, как стройное деревцо на ветру; бледный овал лица поник. Невозможно было разглядеть ее черты, бездонны были мрачные глаза. Два широких рукава поднялись в темноте словно раскрывающиеся крылья; она стояла молча, сжав голову руками. |
